Трое. Максим Горький

место! Слава богу! Нашлось!.. В рыбной лавке будешь служить.

      У Ильи сжалось сердце от неприятного предчувствия. Желание уйти из этого дома, где он всё знал и ко всему привык, вдруг исчезло, комната, которую он не любил, теперь показалась ему такой чистой, светлой. Сидя на кровати, он смотрел в пол, и ему не хотелось одеваться… Пришёл Яков, хмурый и нечёсаный, склонил голову к левому плечу и, вскользь взглянув на товарища, сказал:

      – Иди скорее, отец ждёт… Ты приходить сюда будешь?

      – Буду…

      – То-то… К Маньке зайди проститься.

      – Чай, я не навсегда ухожу, – сердито молвил Илья.

      Манька сама пришла. Она встала у дверей и, поглядев на Илью, грустно сказала:

      – Вот тебе и прощай!

      Илья с сердцем рванул курточку, которую надевал, и выругался. Манька и Яков, оба враз, глубоко вздохнули.

      – Так приходи же! – сказал Яков.

      – Да ла-адно! – сурово ответил Илья.

      – Ишь зафорсил, приказчик!.. – заметила Маша.

      – Эх ты – ду-ура! – тихо и с укором ответил Илья. Через несколько минут он шёл по улице с Петрухой, парадно одетым в длинный сюртук и скрипучие сапоги, и буфетчик внушительно говорил ему:

      – Веду я тебя служить человеку почтенному, всему городу известному, Кириллу Иванычу Строганому… Он за доброту свою и благодеяния медали получал – не токмо что! Состоит он гласным в думе, а может, будет избран даже в градские головы. Служи ему верой и правдой, а он тебя, между прочим, в люди произведёт… Ты парнишка сурьёзный, не баловник… А для него оказать человеку благодеяние – всё равно что – плюнуть…

      Илья слушал и пытался представить себе купца Строганого. Ему почему-то стало казаться, что купец этот должен быть похож на дедушку Еремея, – такой же тощий, добрый и приятный. Но когда он пришёл в лавку, там за конторкой стоял высокий мужик с огромным животом. На голове у него не было ни волоса, но лицо от глаз до шеи заросло густой рыжей бородой. Брови тоже были густые и рыжие, под ними сердито бегали маленькие, зеленоватые глазки.

      – Кланяйся! – шепнул Петруха Илье, указывая глазами на рыжего мужика. Илья разочарованно опустил голову.

      – Как зовут? – загудел в лавке густой бас. – Ну, Илья, гляди у меня в оба, а зри – в три! Теперь у тебя, кроме хозяина, никого нет! Ни родных, ни знакомых – понял? Я тебе мать и отец, – а больше от меня никаких речей не будет…

      Илья исподлобья осматривал лавку. В корзинах со льдом лежали огромные сомы и осетры, на полках были сложены сушёные судаки, сазаны, и всюду блестели жестяные коробки. Густой запах тузлука стоял в воздухе, в лавке было душно, тесно. На полу в больших чанах плавала живая рыба – стерляди, налимы, окуни, язи. Но одна небольшая щука дерзко металась в воде, толкала других рыб и сильными ударами хвоста разбрызгивала воду на пол. Илье стало жалко её.

      Один из приказчиков – маленький, толстый, с круглыми глазами и крючковатым носом, очень похожий на филина, – заставил Илью выбирать из чана уснувшую рыбу. Мальчик засучил