Потомок Монте-Кристо. Наталия Лаврентьевна Рай

совершённом уже в открытую, после которого мы и расстались. А что было до этого?! Не раз и не два он предавал меня и я – прощала. Я, раньше уходившая от кого угодно за одну не такую фразу, за один не такой взгляд, за один не такой поступок, растерянно прощала.

      С Вовочкой даже вопроса не было – прощать или нет. Само прощалось. Он стал для меня всем – и ребёнком моим тоже. Ребёнка же не выбирают и не простить своё дитя – невозможно.

      Он, однако, моим ребёнком не был, таковым себя не сознавал. И относил моё всепрощенчество Бог весть за счёт чего. За счёт моей бесхарактерности, наверное. Однако, и от этой версии ему пришлось отказаться, видя мои отношения со всем прочим населением страны. С другими я оставалась точно такой же, какой была всегда, до него, потому-то Вовочка и гордился своей практически неограниченной надо мной властью, потому-то и ценил её (и меня) до поры до времени.

      Встречались мы редко, ибо ни времени, ни нужды, ни желания – не было. Но перезванивались куда чаще, чем это положено столь мало знакомым людям. И только когда, в вечер Вовочкиного визита, в третьем часу позвонила приятельница, раньше трёх не ложившаяся и принимавшая меня, как снотворное, перед сном, уже лежа под одеялом, я удосужилась взглянуть на часы. «Неплохо для начала!»

      Проснувшись утром, я поняла, что душа моя, оказывается, повлачилась за Вовочкой, как прикованная и что мне без неё довольно паршиво. Я попыталась призвать её обратно, но она ответила только стоном. Это было и странно, и больно, и унизительно.

      Особенно, если учесть мою привычку к свободе! Ненавижу зависеть, просить, пробивать, умолять. Для другого – что угодно, я тут только орудие производства. Стоять в очереди для меня хуже казни египетской! Уж не знаю, что должно бы продаваться, чтоб я влезла в эту злобно-потную толпу. Даже за книгой Марины Цветаевой не стану рваться, ибо даже её можно взять в библиотеке, в крайнем случае, посидеть пару дней в читалке и просто-напросто выучить. Чтоб иметь её стихи внутри, в себе, везде и всегда. Чтоб не таскаться с сундуками. Эта кладь не помешает пролезть в игольное ушко.

      И мне – оказаться так зависимой! Этот факт (моей возникшей зависимости) я поняла, хотя даже не представляла пока размеров и силы бедствия. Жизнь стала мерзопакостной до нестерпёжу и я нырнула на любимый диван. Это, кстати, не само спально-лежальное место, а целый комплекс разных факторов. Не помогло! Я ещё глубже – бесполезно! Поэтому я перешла во вторую фазу – крушения врагов. Подобной жестокости я от себя не ожидала: разгромила даже тех, кому давно по-христиански простила, но задействовала из-за нехватки сырья для бойни.

      Не только не помогло, но стало ещё хуже. Да что такое, Господи! Перешла в третью фазу: давай пиши! Пока не напишешь столько-то страниц, не смей вставать! Сделала даже больше – никаких сдвигов! Т-а-а-к?!?

      Пусть же тогда любимая наука логика помогает: и что бы это значило? Если есть результат, то должны же быть и причины,