Четырнадцать дней непогоды. Дарья Сергеевна Дядькова

поражала красотою обивки, шторы – изяществом ткани. По всему было видно, что в отсутствии хозяев за порядком и чистотою в доме исправно следили – люстры и подсвечники были начищены до блеска, зеркала и столы протерты, в паркете можно было видеть собственное отражение. Последней комнатой в анфиладе первого этаж была портретная. Князь рассказывал жене о каждом из представителей рода Мурановых, со времен Петра Великого, изображенных на портретах. Здесь были и герои турецких войн, и сенаторы и государственные деятели. О многих из них Евдокия уже слышала от Павла. На большом поясном портрете был тот самый секретарь канцлера графа Воронцова, Федор Львович Муранов, при котором построили этот дом – полноватый мужчина с добрым лицом, в напудренном парике. Внимание Евдокии привлек портрет молодой женщины в античном платье начала века и соломенной шляпке. Черты ее лица, в особенности глаза, очень напоминали Павла Сергеевича.

      – Эта женщина – твоя мать? – спросила у мужа Евдокия, подводя его к портрету.

      – Да, покойная матушка Екатерина Антоновна. Я почти не знал ее. Многие говорят, что я очень похож на нее. А ты не находишь?

      – У вас редкое сходство. Теперь я знаю, что свои прекрасные глаза ты унаследовал от матери, – сказала Додо. – А где же портрет твоего отца?

      – Вот, Сергей Федорович, – показал князь на портрет молодого мужчины в мундире Александровского времени. Если Павел что-то и унаследовал от отца, то только густые каштановые волосы и бакенбарды. Сам он был невысокого роста и не такого богатырского сложения, как Сергей Федорович, могучая грудь которого вся была увешана орденами, полученными в боях с Бонапартом.

      – А рядом с отцом – ma tante.

      – Вера Федоровна? – удивилась Евдокия, рассматривая статную даму в широком зеленом платье. Одну из самых блестящих женщин павловского двора в теперешней старушке выдавали разве что большие черные глаза, не утратившие с годами своего блеска.

      – Соня! – узнала Додо сестру Павла на одном из портретов.

      – Да, здесь художнику удалось очень верно изобразить ее черты. Этот портрет был писан к ее шестнадцатилетию, незадолго до нашего отъезда из Петербурга. А вот и я, – весело сказал Павел, показывая на свое изображение. – Скоро здесь будет и твой портрет, – обратился он к жене. – Как ты думаешь, к какому живописцу обратиться? Может быть, к г-ну Брюллову?

      – Еще рано думать об этом. Мы только приехали в Петербург…

      Разговор супругов прервало объявление вошедшего лакея об обеде. Евдокия и Павел, весьма проголодавшиеся, направились в столовую. Там был роскошно сервирован стол, накрытый изящной шелковой скатертью. Во время обеда супруги возобновили разговор.

      Павел очень любил Петербург, город своего детства и юности. И сейчас, приехав в столицу, намерен был надолго здесь обосноваться. Жене Павел об этом пока не говорил: решил подождать, пока она пообвыкнет здесь и, как он надеялся, полюбит Петербург. Пока же князь видел, что Евдокия, всю свою сознательную жизнь прожившая в деревне,