Четырнадцать дней непогоды. Дарья Сергеевна Дядькова

с княжескими гербами Мурановых катилась по петербургской мостовой. Павел просил кучера провезти их через Невский, Адмиралтейство и Аничков – он хотел показать жене красивейшие места столицы

      – Это Михайловский замок, – сказал князь Евдокии, которая глядела в другое окно.

      – Тот самый! – воскликнула она, оборачиваясь.

      Павел подвинулся, чтобы жена могла выглянуть в окно, выходившее на его сторону.

      – Право, на нем есть отпечаток чего-то зловещего. Помнишь, у Пушкина:

      Когда на мрачную Неву

      Звезда полуночи сверкает

      И беззаботную главу

      Спокойный сон отягощает

      Глядит задумчивый певец

      На грозно спящий средь тумана

      Пустынный памятник тирана,

      Забвенью брошенный дворец ²– вспомнила Евдокия.

      – Да, «Вольность», крамольное сочинение великого поэта, что ты переписывала в свой альбом со слов Рунского.

      Павел недавно узнал историю декабриста от супруги – Евдокия не смогла скрыть ее.

      – Как хорошо, что мы заговорили об альбоме, – сказал князь. – Нужно заказать тебе новый.

      – Зачем? Мой ведь не заполнен и наполовину, – удивилась Додо.

      – Понимаешь, нельзя держать такие стихи у всех на виду. Это может повлечь за собой большие неприятности.

      – Да, если кто-то случайно увидит их. Но я же не буду никому показывать свой альбом.

      – Как же? Мы станем часто бывать в свете, у нас будут собираться гости. Наверняка многие пииты будут просить у тебя альбом, чтобы вписать какой-нибудь мадригал, – улыбнулся Павел, которому деревенская невинность жены показалась уж чрезмерной.

      Глаза Евдокии расширились от возмущения:

      – Неужели ты мог подумать, что я позволю другим мужчинам посвящать мне стихи?

      Она произнесла это так убежденно, в таком искреннем негодовании, что Павел взял ее за плечи и заглянул в глаза:

      – Додо, дорогая, я ценю твою преданность, но…

      – Не говори «но», – с мольбою в голосе прервала его Евдокия.

      – Нет, ты должна выслушать, – твердым голосом перебил Павел. – Существует общество, существует свет. И наш с тобою долг – появляться там. И, как бы тебе этого не хотелось, мы должны…

      –Ты помнишь наш разговор в библиотеке отца? – громким и твердым, совсем не свойственным ей голосом спросила Евдокия и пристально посмотрела мужу в глаза.

      – Помню, конечно же, помню… – не совсем уверенно ответил Павел.

      Тогда, прошлым летом, убежденная речь девушки, чьей руки он искал, несомненно, оказала на князя некоторое влияние. Но возвращение в Петербург, наполненный развлечениями и удовольствиями, к которым он так стремился, ослабило его в Павле и дало понять, что он, по-прежнему, – пленник большого света. Если первые слова Евдокии умилили его, то последующие едва ли не раздражали. Ее смешные уездные нравы, грозящие нарушить его планы о еще более блистательном светском положении, возможном благодаря