Говорит и показывает. Книга 2. Татьяна Вячеславовна Иванько

даже их лиц. Надо привести какую-нибудь, чтобы окна хоть помыла здесь, развели грязищу…

      Я вернулся в спальню, презервативов теперь хватит на любой марафон… И эта картина на ночной улице волнует и возбуждает моё воображение. Может приведёт сюда, хоть рассмотреть её, в кого он так втрескался смертельно… Наденька или Настенька замурчала сладко, просыпаясь от моего прикосновения…

      – Май…

      Я обнял её, прижимая лицо к её головке. Аромат твой… как я выдержал так долго без тебя?!

      – Ю-Юшка…

      Он, он, мой Ю-Ю! Вот такой, тёплый, твёрдый и такой мягкий, волосы твои прохладные и горячие у головы… Ю-Юша…

      Но он наклонился, собираясь поцеловать меня, нет-нет, Ю-Ю…

      Она отстранилась от моего поцелуя. Не зря так ныло сердце со сна…

      – Подожди, Илья… Я…

      Она назвала меня Ильёй, второй раз. Никогда не называла… Я всё уже понял… И я жив? Ещё жив? Май, не говори, пусть этого не будет. Пусть это останется сном… Тем кошмарным, проклятым сном, что я не досмотрел, когда вскинулся на твой звонок. Я видел всё во сне. Всё видел… Господи…

      Я выпустил её из ослабевших рук. Ноги еле держат…

      – Не надо, не целуй. Я… не могу… Я тебе изменила. Изменила тебе, слышишь?!

      Вот всё… воткнула нож. По рукоять. Что, сердце ещё бьётся?..

      – Ты… не любишь меня больше? – спросил я без голоса.

      – Люблю! Люблю! – она замотала головой. – Всегда буду любить! Так люблю, что… нельзя дышать… Но…

      – Значит, его ты не любишь.

      – И его люблю… – глаза огромные какие…

      – Так не бывает, – превозмогая боль, говорю я, может ещё одумается? Ну, опомнись! Опомнись! Вот же я!

      – Знаю… и не знаю… Я не знаю, как это… – и заплакала, прижав ладошку к лицу, зажимая рот.

      – Не надо, – я обнял её. Маленькую глупую девчонку.

      – Ю-Юшенька… я не могу жить без тебя. Не смогу никогда. Но…

      – Всё, не надо, не надо, Май… – я целую её волосы, тёплая макушка… – не плачь. Что ты…

      – Я не знаю, как я…

      – Я знаю, – сказал я. – Я встал между вами, ты всегда лю… его… любила его… Я так боялся, что… Но это… неизбежность.

      Она плакала долго, прижимаясь ко мне.

      – Ну, всё? – спросил я, когда она, чуть-чуть примолкнув, отодвинулась, вытирая лицо. – Всё, не плачь больше. Поедем в какую-нибудь «забегаловку», что мы на дороге…

      – Надень мой шлем… – гундосо проговорила она.

      – Не надо, я за руль, садись за спину.

      Мы оседлали Харлей, как делали сотни и сотни раз. Она села за мою спину и протянула руки обнять меня. Рукав задрался, у неё синяк на руке, большой и не один, старый на новый…

      – Что это, Май? – замирая, спросил я, обернувшись за спину.

      Она нахмурилась, и лицо задрожало опять, снова заплачет.

      – Держись, – сказал я, снимая мотоцикл со стопаря, спрошу позже…

      Хотя бы при свете рассмотреть её, худая совсем, как из Освенцима. Маюшка тоже не надела шлем, обняла меня, приклонившись головой