Предсказание. Дин Кунц

делают правильно.

      – Я же не говорю, что птицы отвратительные, хотя, возможно, это и так, – маньяк продолжал лучезарно улыбаться. – Я говорю, что сам парк – отвратительное место. Земля, на которой он разбит, пропитана злом, вся земля, на которой стоит город, пропитана злом.

      Я хотел продолжить разговор с Лорри о том, что нам нравится в городе, выяснить, в чем еще сходятся наши взгляды, и не сомневался, что и ей хотелось того же, но мы оба чувствовали, что должны слушать этого улыбающегося парня, потому что в руке он держал пистолет.

      – А почему? – спросила Лорри. – Город построили на древнем индейском кладбище… или что?

      Он покачал головой:

      – Нет, нет. Земля когда-то была хорошей, но ее испортили плохими делами, которые творили злые люди.

      – К счастью, я не владею недвижимостью, – заметила Лорри. – Только арендую ее.

      – Я живу с родителями, – признался я, словно надеялся, что сей факт показывает, что я никоим образом не связан с пропитанной злом землей.

      – Пришел час расплаты, – изрек он.

      И, словно желая подчеркнуть весомость его угрозы, с одной из потолочных ламп на серебряной нити спустился паук. Шевелящаяся, бесформенная, восьминогая тень, размером с тарелку для супа, легла на пол между нами и маньяком.

      – Стремление отвечать злу злом приводит к тому, что в проигрыше оказываются все, – указала Лорри.

      – Я не отвечаю злу злом, – возразил он, не сердито, но с раздражением. – Я отвечаю злу восстановлением справедливости.

      – Что ж, это совсем другое дело, – согласилась Лорри.

      – На твоем месте, – сказал я маньяку, – я бы задумался, а уверен ли я, что мои деяния – справедливость, а не просто большее зло. По мнению моей мамы, дьявол прекрасно знает, как нас убедить в том, что мы поступаем правильно, когда на самом деле мы выполняем его, дьявола, работу.

      – Похоже, твоя мама – женщина заботливая.

      – Конечно, – ответил я, чувствуя, что между нами устанавливается контакт. – Когда я подрастал, она даже гладила мне носки.

      После этого откровения Лорри бросила на меня скептически-тревожный взгляд.

      Подумав, что она может принять меня за чудаковатого парня или, того хуже, за маменькиного сынка, я торопливо добавил:

      – С семнадцати лет я все глажу сам. И никогда не гладил носки.

      Выражение лица Лорри не изменилось.

      – Я не хочу сказать, что моя мать до сих пор гладит мне носки, – поспешил я заверить ее. – Больше никто не гладит мне носки. Только идиоты гладят носки.

      Лорри нахмурилась.

      – Но я не хочу сказать, что моя мать – идиотка, – уточнил я. – Она – чудесная женщина. Она не идиотка, только очень заботливая. Я хочу сказать, что идиоты – другие люди, которые гладят свои носки.

      И тут же я понял, что своими умозаключениями загнал себя в угол.

      – Если кто-то из вас гладит носки, я не хотел сказать, что вы – идиоты. Я уверен, вы просто очень заботливые, как моя мать.

      Теперь и на лице маньяка появилось то же выражение, что и на лице Лорри, и они оба смотрели на меня так, будто я только что спустился