Дом соли и печали. Эрин Крейг

бала. Мы совсем не выходим в свет во время траура, и это может стать отличной возможностью для дебюта!

      – Вообще-то ты не можешь пойти на бал, – напомнила Камилла.

      – Но ведь скоро наш шестнадцатый день рождения! – Розалия присела, обиженно надув губы. – Почему мы должны отказываться от веселья на целый год? Я устала от траура.

      – А твои сестры наверняка устали на том свете, но как-то не жалуются! – раздраженно бросила Камилла, вскочив с кровати, и хлопнула дверью прежде, чем кто-либо успел ее остановить.

      Розалия непонимающе моргнула:

      – Что это на нее нашло?

      Я закусила губу. Возможно, мне следовало пойти за сестрой, но я слишком устала, чтобы выяснять отношения.

      – Она скучает по Эулалии.

      – Мы все скучаем, – заметила Розалия.

      Наши мысли снова вернулись к погибшей сестре, и в комнате повисло молчание. Ханна зажгла свечи и потушила газовые светильники. В углах комнаты заколыхались тени канделябров.

      – Может быть, идея Мореллы не так уж плоха? Я имею в виду, провести бал? Шестнадцать лет бывает лишь однажды в жизни… Мы не виноваты в том, что кто-то все время умирает, – сказала Ленор, приютившись под моим покрывалом.

      – Нет ничего плохого в том, чтобы хотеть праздника. Просто подумай, что сейчас чувствует Камилла. Ни у кого из нас не было первого бала. У Элизабет и Эулалии в том числе.

      – Тогда ты можешь дебютировать вместе с нами! – предложила Розалия. – Можно устроить грандиозный бал – показать всем, что никакого проклятия нет и у нас все хорошо.

      – К тому же до нашего шестнадцатилетия еще три недели. Мы можем соблюдать траур до этого… и все, – сказала Лигейя.

      – Я только не понимаю, зачем вы пытаетесь убедить в этом меня. Все равно решение будет за папой.

      – Он не откажет, если Морелла попросит… – лукаво улыбнулась Розалия. – В постели.

      Тройняшки дружно расхохотались. Неожиданно раздался стук в дверь, и мы стихли в полной уверенности, что папа сейчас отчитает нас за шум. Но это оказалась Верити. Она стояла посреди коридора в черной ночной рубашке на два размера больше, чем следовало бы. Волосы малышки были всклокочены, а на щеках блестели дорожки от слез.

      – Верити!

      Она молчала, но протянула руки, чтобы кто-нибудь обнял ее. Я поспешила приголубить ее: сестренка излучала особое детское тепло. Хотя Верити вспотела во сне, ее оголенные руки были покрыты мурашками, и она уткнулась мне в плечо, словно ища утешения.

      – Что случилось, малыш? – спросила я, поглаживая сестру по спине.

      Ее волосы, касавшиеся моей щеки, были мягкими, как перышки птенчика.

      – Можно я сегодня останусь здесь? Эулалия меня обижает.

      Тройняшки тревожно переглянулись.

      – Конечно, можешь. Но ты ведь помнишь, о чем мы говорили перед похоронами? Эулалии здесь больше нет. Она в море вместе с мамой и Элизабет.

      Верити кивнула:

      – Но она все равно стягивает с меня одеяло.

      Малышка обвила тонкими