Боря, выйди с моря 2. Одесские рассказы. Рафаэль Гругман

мне рот заткнут.

      Три часа назад Женька позвонил Изе на работу и глухо сказал:

      – Старик, приезжай. Всё кончено. Я в отказе.

      – В каком отказе? – переспросил Изя.

      – Мать твою! Ты ничего не понял? – затравленно, диким голосом заревел Левит. Изя испугался, услышав в его голосе хрипы. – Мне отказано в выезде. Я – изгой. Рефьюзник, – произнёс он новое для Изи слово. – Приезжай, – повторил он.

      До Изи наконец-то дошло, и он быстро произнёс:

      – Да, конечно, сразу после работы.

      Женька был уже пьян, но всё равно выпил с Изей, не расставаясь с гитарой, которая обычно спокойно висела над его кроватью, и, коротко обрисовав ситуацию, тоскливо запел:

      Всю ночь за стеной ворковала гитара,

      Сосед-прощелыга крутил юбилей,

      А два понятых, словно два санитара,

      А два понятых, словно два санитара,

      Зевая, томились у черных дверей.

      Он пел о щелкунчике, простофиле, ввязавшемся в чужое похмелье, о двух королевах, рядом сидевших, бездарно куривших и коривших себя за небрежный кивок на вокзале, и второпях не сказанное слово.

      – Я плевать на них хотел! Мною командовать они не будут! Я сво-бо-ден! Да, да! Сво-бо-ден! – вопил Женька, размахивая указательным пальцем и чуть ли не тыча им Изе в лицо. – Нас гнали из страны в страну, как убойное стадо, нас убивали Хмельницкий, Пилсудский и ещё две сотни пидорасов, но ни хрена! Мы никогда не были и не будем рабами!

      Он плакал, пил, и вместе с ним Изя тоже плакал и пил, и с каждым новым стаканом обиду вытесняла дикая злость: как, по какому праву ОНИ смеют решать, что и как ему делать, где жить и кем работать?!

      Наташа приехала к Женьке очень поздно, встревоженная, что его до сих пор нет на Гайдара, и, зная уже об отказе, спокойно произнесла, убирая стаканы и пустую бутыль:

      – Успокойтесь, мальчики, ещё не вечер! Пока петух не прокукарекал три раза, рано петь амен. Не мы первые, не мы и последние. Будем пробиваться. Вплоть до ЦК!

      У Женьки пропал запал, он повесил гитару и грустно сказал:

      – У нас могут отобрать всё. Всё, кроме внутренней независимости. Мы ещё посмотрим, кто упёртее и непреклоннее, – он закурил сигарету и зло выговорил: «Пусть сперва отсосут молоко у пожилого ёжика в Булонском лесу».

      – Эти песни ты сам сочинил? – спросил Изя, восхищённо глядя на Левита, за которым ранее не наблюдал подобных талантов. – Когда успел?

      – Нет, – улыбнулся Женька дремучести Парикмахера, – это Галич. Стыдно не знать.

      – Могу и не знать. Кто он?

      – Поэт, драматург, композитор. Что ещё? Диссидент.

      – А… – вспомнил Изя статью в газете о грязном поэте, высланном из страны за сочинение антисоветских пасквилей.

      – Могу дать стихи его, – Женька вынул из глубины шкафа самодельно переплетённый сборник машинописных текстов и положил перед Изей на стол. – Просветись.

      – Нет, спасибо, в следующий раз, – отшатнулся Изя от крамольного сборника. – Мне пора домой. Шелла волнуется, когда я поздно прихожу.

      Женька вызвался проводить его до трамвайной