Боря, выйди с моря 2. Одесские рассказы. Рафаэль Гругман

«концерт» настолько развеселил двор, что заслонил недавний алжирский конфликт и позволил Изе со справедливой усмешкой: «Женская ревность доходит до абсурда», – бросить опостылевшие супругам уроки танцев.

* * *

      Как и в каждом дворе, в нашем есть что послушать. Стараниями великих мастеров эпохи позднего барокко акустика его столь совершенна, что любое невнятно произнесённое на его сцене слово одинаково хорошо слышно на всех этажах амфитеатра. Но, когда на подмостки выходит маэстро, голос которого ставился если не на италийских берегах, то где-то рядом, – вот тогда вы имеете «Ла Скала» и Большой театр, вместе взятые, причём бесплатно.

      – Этя! Этинька!

      Я берусь описать вам цвет мандарина или вкус банана, что одинаково в диковинку для нашего двора, но как, вспомнив уроки нотной грамоты, изобразить музыку еврейской интонации, ушедшей вместе со скумбрией в нейтральные воды, ума не приложу.

      Откройте на всякий случай широко рот и на все гласные положите двойной слой масла – глядишь, получится.

      – Этя! Этинька!

      Двадцать распахнутых окон откликнулись на распевку первыми зрителями.

      – Этинька! Кинь мне мои зубы! Я их забыла у тебя на столе!

      – Как же я их кину?

      – Заверни в бумажку и кинь!

      Я с восторгом представляю планирующие кругами челюсти, одну из которых ветер доставит на мой подоконник.

      Однажды, обнаружив на нём роскошный лифчик на пять пуговиц, – специалисты знают, что это такое! – я с удовольствием прошёлся по всем пяти этажам с одинаково идиотским вопросом: «Простите, это не ваш лифчик? Ветром занесло?»

      – Нет, не мой, – с грустью отвечал папа Гройзун.

      – Не-а, – с сожалением звучал голос мадам Симэс.

      – Щас спрошу, – охотно отвечали на третьем, беря лиф на примерку, и после опроса реальных претенденток огорчённо возвращали:

      – Позвони в пятнадцатую. Может, это их добро.

      Я подарил трофей Шурке Богданову (как вам нравится еврей с такой редкой фамилией?), после чего он со мной долго не разговаривал. Дина Петровна, испугавшись диких наклонностей сына, чуть не выгнала его из дому. Шурка клялся, что лиф не его, приводил меня в свидетели, я тоже клялся, но это уже другая история, а начали мы с амфитеатра.

      Так вот, какой бы совершенной акустикой он ни обладал, чутко откликаясь на арию: «Этинька, кинь мне мои зубы», но, когда в первой парадной шёл обыск, двор спал. Зато наутро двор облетела молва: взяли Бэллочкиного деда. Бэллочка была красавицей, из тех, о которых говорят: «Мулэтом» (объедение – для непонятливых), а дед её, впрочем, я его не запомнил, работал где-то в торговле.

      Конечно, он не торговал зельтерской водой, как Сеня, которого утром нашли с ножом в его будочке на углу Кирова и Свердлова, а был птицей покрупнее, но он ТОРГОВАЛ. Впрочем, может, он и не торговал (так за него решил двор), потому что Абрам Семёнович, раскрыв в то утро «Известия» и прочитав очередную статью о махинаторах и валютчиках, державших подпольные цеха и артели,