Боря, выйди с моря 2. Одесские рассказы. Рафаэль Гругман

сразу дважды застрелиться (по разу на тайм) из ствола 38 калибра, чем идти на стадион и смотреть, как они неторопливо полтора часа будут над тобой издеваться.

      Поэтому в день игры я давно уже включаю телевизор, слушаю новости и жду сиюминутного приговора: единожды услышанное легче девяностоминутных терзаний. И единственное, чего не могу до сих пор понять, как это итальянцы с их чисто одесскими страстями переполняют трибуны стадионов и количество их, невзирая на футбольные инсульты и инфаркты, всё увеличивается и увеличивается…

      А может, наоборот? И мы больше итальянцы, чем они? Глядя на пустые трибуны, я всё более утверждаюсь в этом… Хотя, покидая стадион, понимаю, что это всего лишь оптический обман…

* * *

      В Шеллиной семье случился скандал. Сказать, что Изя был ревнивцем, пристально следящим за каждым шагом молодой жены, я не могу. Но, если еврейская женщина больше двух раз бросает в доме ребёнка и летит в госпиталь к раненым алжирцам, это уж слишком.

      Упавшие на Изину голову, романтично доставленные на теплоходе в Одессу алжирцы, тайно от враждебной Франции размещённые в тиши Александровского парка, хоть и были героями освободительной войны, к Изиному удивлению, на инвалидов никак не смахивали.

      Сплошь молодые и чернявые, с жульническими усами и коварным для женского уха французским языком, «арабские жеребцы» – так свирепо заклеймил их через пару недель бдительный Парикмахер – представляли серьёзную опасность для женской половины легкомысленного города.

      – Ты никуда не пойдёшь! – твёрдо произнес он, для верности хлопнув кулаком по столу.

      – Я не могу не идти. У нас концерт! – запротестовала дотоле послушная половина.

      – На прошлой неделе уже был концерт – хватит!

      – Я что, его сама придумала? Наш завод шефствует над госпиталем – ты разве не знаешь?

      – Плевать мне на твой завод! Что, кроме тебя там больше никого нет?!

      – Изенька, – ласково пытается утихомирить его супруга, – я же танцую танцы народов мира. Если я не приду, то у Нюмы не будет партнёрши на чардаш, и я сорву концерт. Ты же сам был секретарём комсомольской организации, – миролюбиво кладёт она на весы семейного конфликта полновесный довод.

      – Ну и что с этого? – слабо возражает экс-вождь механического цеха. – У тебя же ребёнок…

      Что было вечером, я вам лучше не буду рассказывать. Шелла пришла домой с цветами.

      – Вон! – в бешенстве заорал Изя, вырвав из рук букет и бросив его на пол. – Я ухожу к маме!

      – Изенька, – ласково успокаивала его тёща.

      – Вон! – топтал он ногами ненавистный букет. – Вон!

      – Мне же дали его как артистке, – плача, оправдывалась Шелла.

      – Или я, или они! Я знать ничего не хочу! Собирай вещи! Я сейчас же ухожу к маме.

      Слёзы, крики, ой-вэй… В этот вечер от первого до пятого этажа было что послушать и что обсудить, но главное – Изя угомонился. А ребёнок не остался без отца.

      Две ночи Изя спал на полу в тёщиной комнате. На третий день Шелла не выдержала, и вызвала подкрепление