Душа компании. Оливия Гатвуд

назвать органы, им поцелованные.

      Может, он трогал меня, может, опять-таки,

      может, поэтому я обхватила губами что-то

      такое, что будет наполнять мне рот много лет —

      это все не прекрасно. Это букет

      из горького и полурасцветшего.

      Иногда писатель во мне

      хочет вспомнить, чтоб я могла вам

      представить историю. Иногда, по-моему,

      у меня в дверях возникнет память,

      сперва тенью, затем мужчиной, шагающим

      на свет.

      «память тоже…»

      память тоже

      у меня в теле живет,

      не в мозгу.

      Азартная игра

      кое-какие девчонки заматерели в сексе,

      зримо скучали, если беседа

      застревала на предварительных ласках, но никогда

      не пикировала поглубже. кое-какие девчонки

      уже это проделали, но со своими парнями,

      которые все еще были мальчишками и по-прежнему их любили,

      а поэтому не считается.

      не имело значения, девственница ты

      или нет, важно было, как ты этим пользуешься,

      как валютой, мешком пятицентовиков

      на барной стойке. было это еще до того, как

      кто-то из нас поверил, что мы хоть в чем-то

      умелы, поэтому мы стали умелы со своими

      телами, говорили о них так, будто мы

      гончие суки, тощие, и нам не терпится

      вломиться в гоночные воротца.

      прежде, чем кто-то из нас занялся сексом,

      мы с джордан пришли на каток

      в клетчатых юбочках и без трусов,

      и мальчишки по очереди совались

      лицами под низ, как маленькие

      детишки, выстроившиеся к телескопу,

      одуревшие от внезапно доступной вселенной.

      джордан принесла одноразовую камеру,

      и мальчишки щелкали снимки

      своих погруженных под юбки

      голов, нас – руки

      прижаты ко рту, словно у мэрилин —

      любительниц, коленки вовнутрь, конфуз.

      кто знает, что нам было с того.

      может, сигаретка или покатали, или возможность

      закончить фразу, а потом мы отнесли

      камеру в аптеку на 4-й улице,

      где женщина средних лет

      напечатала каждый глянцевый снимок, и мы расплатились

      четвертачками, а она ни о чем не спрашивала.

      и мы нависали над ними, в груди у нас жарко и озорно,

      раскладывали лучшие, как карты таро, что обещают

      славное будущее. но вскоре нам надоели наши же лица,

      мы выросли из своих тел и выкинули те фотоснимки.

      а под конец той же недели их нашел мой отец

      и оставил на кухонном столе, чтобы их нашла я.

      они выглядели чужеродными на материной скатерти,

      девчонкой, не желанной в этом доме.

      он размышлял над ними, как над покерной колодой,

      выбрал одну – со мной и безголовым мальчишкой,

      поболтал