Ритм-секция. Марк Бёрнелл

от этого извращенное удовольствие. В общем, в моем лице родители имели типичного «трудного второго ребенка».

      Я никогда не плакала. Я была угрюма и холодна. Когда что-то злило меня, мой гнев, как правило, бывал внутренним, но очень глубоким. Я редко прощала людей и никогда ничего не забывала. Обществу других людей я предпочитала одиночество. Семейные ценности, взаимная любовь и поддержка – все это было не для меня. Больше всего на свете я жаждала независимости. Мечтала о будущем, свободном от семьи. Дело не в том, что мои близкие были мне неприятны. Неприятной была я сама.

      Полагаю, что для родителей мои подростковые годы стали особой формой ада. Я использовала любую возможность, чтобы позлить или разочаровать их. Учеба давалась мне гораздо легче, чем кому-либо из моих ровесников, но, движимая глупым бунтарским духом, я нередко проваливала экзамены. Когда мои родители читали мне лекции об опасностях алкоголя, я при каждом удобном случае старалась напиться, причем по возможности публично. Даже девственность я потеряла назло родителям. Именно так, честное слово. Парень, с которым я это сделала, удостоился от меня того же презрения, что и родители, которым я сообщила об этом на следующее утро. Сначала мои предки пришли в ужас, затем в ярость. Я же была в восторге.

      Сейчас я часто задумываюсь обо всем этом – о бессмысленности моего бунта, о ненужности и глупой мелочности обид, которые я наносила близким людям, – и стараюсь утешить себя тем, что, по крайней мере, тому должна иметься некая причина, некое объяснение. Но ее нет. Извиняться же уже поздно. Их больше нет. Они ушли из жизни. И не будь я испорченной стервой и не откажись лететь вместе с ними, я тоже была бы мертва.

      В этом мире нет никакой справедливости.

* * *

      – Как ты узнала о том, что случилось?

      Стефани обхватила бокал обеими руками.

      – Я тогда была студенткой в Даремском университете.

      – Значит, ты не так уж плохо училась.

      – Мне хватало ума понимать, когда учеба имеет значение, и в таких случаях я всегда старалась. Было бы обидно упустить место в университете – единственный шанс начать самостоятельную жизнь.

      – Что ты изучала?

      Стефани улыбнулась:

      – Немецкий язык. Я уже давно говорила на нем свободно. Моя мать была швейцаркой немецкого происхождения. Мы все выросли, говоря на трех языках. Мой отец свободно говорил по-французски.

      – Почему ты не выбрала что-нибудь посложнее?

      – Потому что мне это было неинтересно. Иначе я выбрала бы что-то другое. И пошла бы учиться в Оксфорд или Кембридж. Но университет не был ключом для меня к профессии. Просто период жизни, который надо перетерпеть.

      Налив немного масла грецкого ореха на сковороду, Стефани поставила ее на плиту. На деревянной разделочной доске лежали овощи, рядом – кухонный нож. Проктор стоял у нее за спиной, и в данный момент ее это устраивало.

      – Накануне вечером я была с одним парнем-второкурсником.