Дневник моего исчезновения. Камилла Гребе

разрушается наш дом.

      С тех пор как папа умер три года назад, никто домом не занимался. Краска на фасаде облупилась. Рамы потрескались, ставни расшатались, изоляционный материал просел. Сад зарос и превратился в джунгли. Сточная труба отвалилась и лежит в высокой траве, похожая на змею, готовую вцепиться тебе в ногу.

      И еще сарай. Он забит папиными вещами. Папа никогда ничего не выбрасывал. Он собирал все: старые кухонные агрегаты, транзисторы, побитую молью одежду, шины, сломанные инструменты, старые деревянные лыжи, банки с краской, ежегодные бюллетени Шведского туристического объединения начиная с 1969 года. Он даже умер, таща в сарай старую стиральную машину. Сердце не выдержало. Когда мама нашла его в траве, он по-прежнему сжимал старую «Силиндан», словно она была спасательным кругом, а он – матросом, потерпевшим кораблекрушение.

      Мама так и не нашла в себе сил разобраться со всем этим мусором, который папа собирал всю свою жизнь. Заходить в этот сарай – все равно что смотреть старое кино. В памяти оживают все события прошлого. Глядя на старый велосипед, на котором я съехала в канаву рядом с заброшенным заводом, я чувствую боль в запястье. Нюхая ткань палатки, вспоминаю, как впервые занималась любовью в спальном мешке. Чувствую тепло Кенни, холод земли под тонкой парусиной.

      И «Силиндан».

      Мама не стала ее выбрасывать. Просто поставила рядом с остальным хламом в деревянном сарае, выкрашенном красной краской.

      Мой первый сексуальный опыт и последнее воспоминание об отце.

      Когда я впервые привезла сюда Макса, мне было стыдно. И мне было стыдно за этот стыд. Хоть мама и любит капать на мозг, я ее люблю. И в моем детстве в Урмберге не было такого, чего следовало бы стыдиться. И все равно Урмберг – это воплощение всего, что мне противно. Для меня Урмберг олицетворяет пустоту, безработицу, старение. Полуразвалившиеся дома, сады, заставленные сломанными автомобилями и ржавыми ваннами, превращенными в поилки для коров. И главным образом люди, цепляющиеся за мечту о прошлом.

      Мне нужно совсем другое.

      Макс с мамой, кстати, сразу нашли общий язык. Впрочем, это неудивительно, Макс может быть общительным, когда захочет. У него есть талант располагать к себе людей. Он умеет их разговорить, дать им почувствовать себя значимыми, даже когда им особо нечего рассказать.

      Из него получился бы хороший полицейский.

      Но это то, чего бы я не хотела, – жить с полицейским. Макс считает, что, когда я перееду в Стокгольм, мне нужно изучать юриспруденцию, и думаю, так и будет.

      Скорее всего, ему тоже не хочется жить с полицейским.

      Я паркую машину перед старым магазином. Земля покрыта тонким слоем снега. Белый снег и яркое солнце слепят глаза, и я щурюсь. Щеки покалывает от мороза. В ярко-голубом небе облачка играют в догонялки, от сильного ветра поднимается позёмка.

      Сегодня вторник. Петер пропал четыре дня назад. Я думаю об этом вежливом полицейском со светлыми волосами с проседью. О его клетчатой фланелевой рубашке и о том, как он прятал взгляд, когда говорил с коллегами.

      С тех пор как он исчез, мы приостановили расследование