Воительница Лихоземья. Триша Левенселлер

так больше нравится?

      Я с силой налегаю на наши сцепленные топоры, заставляя его отступить назад. Мой противник обладает просто поразительной способностью находить все новые способы унизить меня. В глазах щиплет, но я давно уже научилась сдерживать слезы.

      Отец отрезал мне волосы вчера вечером. Они были предметом моей гордости, хоть и были не золотистыми, как у мамы и сестер, а белокурыми. Раньше локоны светлыми волнами спадали до пояса, теперь же едва достигают плеч, совсем как у остальных мужчин. Если бы отец мог заставить меня отрастить бороду, уверена, он так бы и поступил.

      Мои костяшки белеют – так сильно я сжимаю топор. Конечно же, Хавард это замечает.

      – Собираешься меня ударить?

      – Размышляю над этим.

      Он презрительно фыркает:

      – Подумай, как будет выглядеть, если дочь вождя затеет драку накануне инициации?

      – Будет выглядеть так, будто ее разозлил деревенский клоун.

      Он пристально на меня смотрит:

      – Дважды подумай, чем пререкаться со мной, Раска-Ласка. – Это прозвище Хавард использует с тех пор, как мне исполнилось десять. Тогда он заявил, что я мешаюсь на тренировках, точно ласка под ногами. Когда же я в синяках возвращалась домой, отец и там продолжал меня учить обращаться с оружием. За последние десять лет я мало что делала, кроме этого.

      Именно поэтому я стала лучшей.

      Я наношу удар кулаком, зная, что соперник этого не ждет. Нас учили следить за топором, а не за руками. Кулак врезается ему в подбородок, и я с удовольствием чувствую, как жгучая боль пронзает костяшки. Значит, ему здорово досталось.

      Так не может продолжаться. Хавард не может постоянно бросать мне вызов. Я просто обязана поставить его на место. Однажды я буду вождем, и если не смогу справиться с одним задирой, то не стоит ожидать, что получится управлять всей деревней.

      Когда противник пытается вернуть удар, я подставляю под его кулак топор, однако Хавард разжимает пальцы и хватает оружие за рукоять. Бросив свой топор, уже он наносит мне удар в лицо освободившейся рукой. Я чувствую, как его кулак врезается мне в скулу. В глазах темнеет.

      Беркин, наконец, замечает, что происходит.

      – Хавард! Никаких кулаков! Немедленно извинись перед Расмирой.

      Парень приходит в бешенство, что его поймали на использовании запрещенного приема, а меня – нет. Ярость бурлит в нем. Он уже перешагнул черту, за которой прислушиваются к голосу разума. Чего я и добивалась.

      Хавард хватает брошенный топор и бросается на меня. Он лихорадочно размахивает руками, топором, беспорядочно загребает ногами. Я блокирую один удар за другим и жду, жду, жду.

      Вот!

      После стремительного движения, призванного рассечь меня на две половины, топор Хаварда застревает в грязном полу. Я уже нахожусь сбоку от него и просто делаю подсечку, сбивая противника с ног так, чтобы все это видели.

      – Нужно вставать быстрее! – рычит Беркин. – Богиня благая, меня вообще хоть кто-то слушает?

      Некоторые из учеников смеются, но я их едва слышу. Все мое