Русская сила графа Соколова. Валентин Лавров

красотой? Вы, гетеры бесстыдные, являетесь пособницами преступников, ибо хотели заманить служивого человека в ваши гнусные сети. И меня Сычев стал бы шантажировать непристойными фото. Я должен был бы арестовать вас. Но даю шанс: сейчас я начну считать, и, кто после счета «три» останется здесь, того я нынче же посажу в тюрьму. Уразумели? Раз, два…

      Обнаженные девицы, сшибаясь лбами, бросились в узкую дверь. Соколов собрал их одежду и вышвырнул вслед. Затем удовлетворенно произнес:

      – Ну а теперь надо воспитать еще одного приспешника злодеев!

      Соколов взял кочергу, стоявшую в углу, подошел к замаскированному объективу и с силой ударил по линзе рукоятью. Раздался звон – линза разлетелась на мелкие осколки. После этого сыщик неспешно вышел из бани. Под дощатой пристройкой он увидал готового заплакать человека с большими пейсами и черной, как сажа, большой бородой. Это был Зильберштейн из «Де Ламитье».

      Соколов выволок его за шиворот, заглянул в лицо:

      – Где пластины?

      Фотограф что-то испуганно промычал. Тогда Соколов ухватился за край дощатой пристройки, малость напрягся и отшвырнул доски в сторону. Рядом со стеной, возле камеры, аккуратной стопкой лежали кассеты с пластинами. Сыщик одну за другой засветил их. Затем взял треногу с камерой. Был соблазн: разнести ее о стену. Но в последний момент пожалел тихо всхлипывавшего фотографа – швырнул аппарат:

      – Убирайся вон, паршивый!.. – и подумал: «Ну, самое время начинать допрос!»

Допрос

      Сыщик вернулся вовремя.

      Сычев представлял жалкое зрелище – он недвижимо лежал на полу парилки, раскинув руки, тяжело дыша открытым ртом.

      Соколов принес шайку холодной воды и обдал ею Сычева, спросил:

      – Еще попарить? Или готов показания давать?

      Сычев выдавил:

      – Ла-а… готов…

      Соколов подхватил его, выволок в предбанник, налил холодного кваса. Тот жадно выпил две большие пивные кружки и, отдыхиваясь, сказал:

      – Виновен, понукал торговцев деньги платить, как бы за нашу службу. Потому что жалованье малое…

      – Сколько требовал?

      – Двести тысяч.

      Соколов достал загодя припасенные листы бумаги, протянул вечное перо:

      – Сиди пиши своей рукой: кто ходил требовать, когда и к кому?

      Сычев заскрипел пером. Соколов накинул ему на плечи полотенце, а сам облачился в мундир. В кармане пиджака Сычева нашел револьвер, забрал его. Затем заглянул через плечо Сычева, пробежал глазами показания, строго сказал:

      – Почему не указываешь, кто отравил Кугельского, кто жег лавки и кто избивал Бродского? И пиши, что взял деньги у него.

      Сычев упрямо повторил:

      – Деньги не брал, Кугельского отравил Бродский… Это на суде доказано.

      Соколов сквозь густые усы презрительно процедил:

      – Эх, говоришь, что храбрым кавалеристом был! Шалил, а ответ не умеешь давать? Трус ты, Сычев, а не кавалерист. Я ведь знаю, как ты тут делами вертел. Кугельский учил торговцев двести тысяч не платить, и ты это прознал. И стал Кугельский вам как кость в горле. Вам его убрать