Чудовище и красавица. Анастасия Комарова

в бесконечный простор нижнего вестибюля, спотыкаясь друг о друга, кого-то задевая, хохоча и сконфуженно извиняясь по-русски.

      – Да что ж такое, е…ть?! – спросил он у кого-то, усмехнулся и потянул ее за руку, уводя подальше от стекающей на них бесконечной людской реки.

      Свободной рукой она закрыла лицо, ткнулась лбом ему в плечо. И почувствовала, что оно сладко, по-родному, как и у нее самой, трясется от беззвучного смеха.

      В тот миг оба невольно отметили про себя – отпустило. Опять на время отпустило их что-то, возникшее вчера, в начале первого дня. Вчера. А кажется, не меньше недели прошло с тех пор, как они мыкаются по улицам и музеям, пытаясь обрести ненадолго хотя бы имитацию покоя.

      Всего лишь вчера. Но оба уже заметили, что их общение здесь, смена настроений… все это подозрительно циклично. И больше всего напоминает маниакально-депрессивный психоз в стадии обострения.

      Сейчас, благодаря случаю, они оказались в начале маниакального периода – потому что не чувствовали на плечах необъяснимой душащей тяжести, потому что смеялись так, что приходилось держаться друг за друга.

      Эта фаза была полна для обоих острого удовольствия, тем более острого, что они уже знали, насколько оно недолговечно. В такие мирные промежутки они разговаривали, понимая друг друга с полуслова, увлеченно спорили, с торжествующим изумлением открывая в другом если не единомышленника, то уж точно близкую душу.

      Именно тогда она узнавала, удивляясь и ликуя, как много он знает. О скольком думает. Как борется с собой, сомневается и самоедствует.

      Именно тогда он видел, как тонко может она чувствовать оттенки его состояний, как чутко понимает то, что понимает и любит он.

      Именно тогда, на несколько благословенных минут, на их слишком горячие души опускались пушистые и прохладные крылья ангела.

      Тогда они смеялись.

      Смеялись, поправляя ему очки, неуместные в дымчатом пыльном полумраке, смеялись, ловя на себе удивленно-осуждающие взгляды, смеялись, видя вокруг картину, достойную кисти чокнутого сюрреалиста. Нормальную картину для нормального посетителя Лувра и дикую для постзастойных представителей – бесконечное на первый взгляд количество кассовых окошек с бесконечным количеством совершенно бесконечных очередей к каждому из них… Конечно, они смеялись. Вернее, это она смеялась, а он – снова привычно прятал улыбку, отчего-то не позволяя себе смех.

      – Это что? – осторожно шепчет Настя.

      – …

      – Что, все туда?! – Подняв подбородок, она оторопело вертит хорошенькой головкой.

      – Угу… – Он смотрит только на нее, и в прозрачных глазах-хамелеонах вспыхивают смешливые искорки.

      – Да… Здорово… А эта почему такая длинная?

      – Догадайся.

      – А… О-о-о… Понятно. Говоришь, она гениальная, да? Правда? Ммм… А что в ней такого?

      – Да ничего.

      Он упивается ее замешательством, бегло читая на открытом лице признаки забавной внутренней борьбы.

      – Но ты же сказал