Чудовище и красавица. Анастасия Комарова

не используешь! Особенно если пользоваться так, как я».

      – Привет…

      – Привет.

      – Good morning…

      – Morning.

      Они оба плохо спали этой ночью. И это было заметно. Бледность, синяки под глазами – все это не укрылось от троицы бдительных английских старушек, которые занимались, кажется, лишь тем, что катались на лифте вверх-вниз, причем норовили втиснуться туда не одни, а именно с кем-нибудь. Только они, бедняжки, поняли эти признаки на лицах попутчиков по-своему, и, пока все вместе стояли в медлительной кабине старинного лифта, Настя не знала, как отвечать на их задорные, всепонимающие взгляды и ободряющие улыбки, которые говорили: «Да-да, и мы тоже были молодыми, мы тоже любили, мы тоже ездили в Париж с женихами и знаем, почему у вас такой усталый вид…» От старушек пахло счастьем – мылом, ландышами и сдобой, покоем, внуками и чистой совестью, правильно прожитой жизнью. От этого хотелось заплакать или кинуть в них чем-нибудь тяжелым – сразу во всех трех… Она сжала губы и кулаки. «Хотела веселиться – вот и веселись. И старушки не виноваты в том, что ты дура, что не можешь получить удовольствия даже тогда, когда оно подается тебе на блюдечке. Ведь не они же привезли тебя сюда, не они заставляют третий день испытывать чувства, совершенно для тебя нетипичные и некомфортные…» Настя нахмурилась, сдерживая слезы, готовая привычно сорвать обиду на том, кто был виноват. Но они уже вышли на улицу.

      Их оглушили воздух и ветер, звуки, машины и люди. Она повернулась и улыбнулась ему. И взяла его за руку. И заявила, что хочет купить всем подарки – всем, кто остался в Москве. И пусть он покажет ей, где тут покупают сувениры, что-нибудь необычное, какой-нибудь салончик, может – блошиный рынок, Монпарнас или еще что-нибудь…

      Это был очень длинный день, слишком насыщенный мелкими событиями, по сравнению с двумя предыдущими – сонными и тягучими как патока. С утра и до обеда они успели многое – сначала позавтракали вкуснейшим сыром и розовой ветчиной, разглядывая карту Парижа, сталкиваясь над ней лбами, потом помчались на какую-то живописную окраину, где накупили кучу милого, забавного и абсолютно ненужного хлама, после чего вдруг оказались в Латинском квартале, где благополучно забыли об обеде.

      К четырем часам они, усталые, смеющиеся и куда-то спешащие, возвратились в отель только для того, чтобы бросить в номере сумки, умыться и встретиться вновь.

      Это был длинный день, суматошный, странный, слишком веселый. И все это время она была блистательна, очаровательна, красива. И что самое ужасное – нежна. И от этой нежности у него иногда менялось лицо. И теплели глаза под очками.

      Она делала вид, что смотрит на воду. Вода мерцала внизу апельсиновыми блестками, которые обещали вот-вот превратиться в малиновые. Она делала вид, что смотрит на воду, на самом же деле смотрела на его руки. Необычные, крепкие и нервные, неправильные и привлекательные, такие же, как он сам, они, казалось, были созданы для того, чтобы рыть когтями сухую землю или ломать