Счастливый доллар. Екатерина Лесина

Ведь понимает же, что он понимает, зачем ей стишки. Легче становится, уходит пустота внутри, которая появилась, стоило взять в руки чертову монету.

      Взять и не выпустить, потому как даже во снах редких она с Клайдом. Тяжелая. Холодная. Или горячая. Всегда особенная.

      И если когда-то погибнуть придется,

      Лежать нам, конечно, в могиле одной.

      И мать будет плакать, а гады – смеяться.

      Для Бонни и Клайда наступит покой.

      Про покой она верно сказала, только разве даст кто успокоиться? Бежать. Не столько от копов и пуль, сколько от себя же, потому что остановишься и первые пару деньков вроде нормально все, а потом начинается… точно толкает кто-то в спину, шепчет на ухо, сует в руку стволы, доводя до бешенства непонятным, несбыточным желанием.

      – Ну как? – спросила Бонни, складывая лист.

      – Нормально вроде.

      В огонь не швырнула. Странно, обычно палит, а этот оставила. Ну и пускай, ей виднее.

      Варенька ходила по дому. Ей здесь не нравилось – слишком роскошно и слишком бестолково. Неуютно. Французские окна, английские гардины, итальянские стулья, испанские обои и голландской ковки светильник. Полный интернационал, от которого Вареньку если не тошнит, то уж точно подташнивает.

      Она со вздохом упала на диван и, закинув ножки на подлокотники – светлая кожа с золотым тиснением, – уставилась на люстру. До чего же уродлива! Железные рога, проросшие редкими шишками-лампами.

      Заменить. Все заменить! Стереть, как будто ничего и не было! Теперь Варенька сможет… если не теперь, то очень скоро.

      – Значит, вы не знаете, где Олег Георгиевич? – ее собеседнику надоело изображать статую. И тоном дает понять, что считает подобное поведение недостойным. И неприемлемым. И еще каким-нибудь «не».

      Он сух и суров. Железный сверчок в костюме английского сукна.

      – Понятия не имею.

      На его лице застыли брезгливость и отвращение.

      – Олег Георгиевич никогда прежде не исчезал, не оставив инструкций о… – скрипучий голос. Красные ладони трутся друг о друга, и рукава костюма – жесткие надкрылья с глянцевым блеском – трескаются складками. Неужели этот человек не видит, насколько он мерзостен?

      Вот бы Антошке его показать! Нарисовал бы? Кем? Не шутом – шут уже занят. И король тоже. А вот рыцарем… рыцарь-сверчок. Интересно.

      Варенька даже села, уставилась на собеседника, отчего тот – вот чудо – смутился.

      Треугольное лицо с высоким и широким лбом и острым подбородком, на котором серой черточкой выделялись губы. Глаза огромные, круглые и выпученные. А бровей как будто и нету, до того светлые.

      Волосы прилипли к черепушке – чем не шлем? И только на затылке топорщились забавным хохолком – плюмаж?

      – Знаете, Сережа, а я вот подумала, что вы правы, – Вареньку позабавило то, как он вздрогнул и отвернулся. – Он и вправду никогда не исчезал, не оставив инструкций. Олежка обязательный.

      – Да.

      – И я начинаю опасаться, как бы не случилось чего-нибудь плохого. Понимаете?

      Понимает. Дергается, пытаясь собрать членистые конечности, заслониться