Где живет моя любовь. Чарльз Мартин

я бы снова сделал то же самое. И я промолчал.

      Наконец Мэгги вытерла глаза, отбросила с лица мокрые волосы и попыталась улыбнуться. У нее это получилось не сразу. Некоторое время она отчаянно гримасничала, пытаясь найти какие-то слова, но потом сдалась и просто поцеловала меня, кивнула и слабо улыбнулась. Мне этого было достаточно.

      С тех пор как Мэгги вернулась домой, часть ее души – та, где жила ее любовь, – была словно завязана крепким узлом. И все эти месяцы мы жили, пытаясь докричаться друг до друга. Порой нам приходилось отступать, чтобы начать все сначала, но… это было совершенно не важно: когда пытаешься распутать веревку якоря, который удерживает тебя на этом свете, торопиться не следует. Но пока мы стояли посреди кукурузного поля, окропленные дождем и слезами, охваченные неуверенностью и нежностью, по ее глазам я понял, что этот узел начинает подаваться и что еще немного – и он окончательно ослабнет. Мне очень хотелось верить, что развязать этот узел помогла история, которую я написал, но это было, конечно, не главное. Главным было чудо по имени Мэгги.

      Вечером мы долго сидели в теплой ванне и беззаботно смеялись, когда пузырьки воздуха щекотали наши тела. От воды наши пальцы побелели и сморщились, как сливы, но вылезать мы не спешили. Моя рукопись снова была с нами; мы кое-как собрали размокшие листы, которые Мэгги обронила, пока бежала сквозь дождь, и теперь я зачитывал ей вслух ее любимые места. В конце концов Мэгги покачала головой и прижалась ко мне. После этого мы сидели молча, пока вода в ванне не остыла.

      Потом Мэгги выбралась из ванны, растерлась полотенцем и, взяв меня за руку, отвела в гостиную. Там она закинула руки мне на шею и закрыла глаза. Я не знаю, как долго мы танцевали под неслышную музыку, ступая босыми ногами по теплым и гладким магнолиевым доскам. Казалось, мы оба утратили ощущение времени, а может быть, оно вовсе остановилось… Ночь длилась и длилась, и когда, обливаясь сладким южным по́том, Мэгги прижалась ко мне грудью и лбом и проговорила очень тихо: «Спасибо, что дождался меня!», – я обнял ее за талию и попытался улыбнуться.

      – Я бы сделал это снова, – сказал я.

      За окнами темнели могучие дубы со скрюченными, узловатыми ветками. С их ветвей свисали бороды испанского мха, в щелях коры кишели красные жучки и росла «бессмертная трава». Дубы стояли словно безмолвные часовые, охраняя нас от мира, который лежал сразу за границами моего кукурузного поля. Раскинувшееся до самого горизонта лоскутное одеяло Южной Каролины, которое вошло в нашу плоть вместе со всеми своими арбузами и соевыми бобами, кукурузой и зарослями кудзу[11], вместе с табаком и хлопком, с проволочными изгородями и тюками прессованного сена, старыми тракторами и выкопанными вручную дренажными канавами, вместе с потом, кровью, слезами, могилами и вытертыми магнолиевыми полами, как будто баюкало нас своим ласковым теплом. И Бог, который когда-то окунул нас в переливчатый конец своей радуги, сейчас заливал нас звездным светом и мягким сиянием Млечного Пути.

      Насколько

11

Кудзу – пищевое, лекарственное и кормовое растение. Одно время широко использовалось на юге США для предотвращения эрозии почв; в настоящее время – распространенный сорняк.