Тайна псалтыри. Анатолий Леонов

пан не будет против, – с иронией в голосе ответил незнакомец, скидывая капюшон и подставляя свои глаза под повязку, которую поручик крепко завязал у него на затылке. – Я проделал слишком долгий путь, чтобы придавать значение таким мелочам.

      Будила взял его за руку и, как слепого поводырь, повел в чащу леса по тропе, едва различимой в густой, блестящей бусинами вечерней росы траве. Они уже почти скрылись за деревьями, когда сзади раздался обиженный голос второго разбойника, оставленного незнакомцем следить за своей кобылой.

      – Co ty jeszcze chcesz?[80] – заорал он вслед уходящему пленнику. – Pocałuj mnie w dupç![81]

      Повернувшись к уходящим спиной и задрав полы своего жупана[82], он хлопал ладонями по штанам, демонстрируя место, которое, по его мнению, следовало бы отметить лаской.

      Поручик, оставив подопечного, вернулся к отряду, мрачно посмотрел на кривляющегося буффона[83] и молча приложился нагайкой к весьма сомнительным прелестям не на шутку разошедшегося горлопана. Мгновенно прочувствовав всю силу «аплодисментов» мрачного поручика, весельчак вострубил, как сигнальный горн, и, смешно припадая на левую ногу, затрусил по кругу под забористый смех товарищей.

      – Odwal się, Leszek…[84] – истошно причитал он, потирая ушибленное место.

      – Zamknij się ty, bydłaku chamski![85] – ответил Будила, пожав плечами, и вместе с таинственным гостем скрылся в чаще, больше не проронив ни слова.

      В крохотной охотничьей заимке, от старости вросшей в землю почти по самую крышу, на лавке из березовых досок, небрежно покрытой черкесской буркой, сидел одноглазый польский офицер в одежде ротмистра гусарской хоругви. Впрочем, бордовый жупан, желтый плащ, кожаные штаны и поясная сумка – шабельтаст по ветхости своей мало чем отличались от рубища, в которое был одет весь отряд, а вот оружие и амуниция офицера, сложенные тут же на лавке, находились в безупречном состоянии. Гусарский шишак[86], кираса с наплечниками, венгерская сабля и жутковатого вида буздыган[87], в свое время проломивший немало черепов, были начищены, смазаны медвежьим жиром и празднично поблескивали при свете большой ослопной свечи[88], позаимствованной разбойниками в одной из окрестных церквей.

      Поручик снял повязку с глаз незнакомца и, подойдя к сидящему офицеру, что-то прошептал ему на ухо. Пользуясь паузой, незнакомец с холодным прищуром оглядел ротмистра, точно целился в него из мушкета. У ротмистра не хватало двух пальцев на правой руке и одного на левой. Одно ухо у него было разрублено пополам, а на втором отсутствовала мочка. Лицо его было изрыто оспой и глубокими сабельными отметинами. Отсутствующий левый глаз зарос безобразным образом, представляя собой нарост грязно-кирпичного цвета, который старый вояка даже не пытался скрыть под повязкой, справедливо полагая, что в компании висельников галантные манеры последнее, что следовало соблюдать. В общем, вояка был известный и опытный, и незнакомец удовлетворенно улыбнулся,

80

Может, еще что хочешь? (польск.)

81

Поцелуй меня в зад! (польск.)

82

Старинный шляхетский костюм, род сюртука.

83

Шут, паяц.

84

Пошел ты, Лешек… (польск.)

85

Заткнись, хамское быдло! (польск.)

86

Шлем.

87

Разновидность булавы, головка которой усеяна шипами.

88

Церковная свеча, выносимая церковнослужителями или диаконами в руках во время богослужения.