Черный Леопард, Рыжий Волк. Марлон Джеймс

об этом пацане? Что он удрал, потому что он неблагодарный? Она называла его вором? Может, убийцей?

      Он встал и смотрел на меня.

      – Называла, значит? Место-то для твоих собственных мыслей оставила, или там у тебя одни ее? Ты скоро и сам заговоришь, как она. Пацан побег совершил, – заявил он.

      – Ни в одной из известных мне тюрем нет всего двух стен.

      – Чего ж он тогда сбежал?

      – Он думает, что родители каждую ночь оплакивают его. Что он не минги.

      – И кто говорит, что он врет? Сангома? Какое у нее есть доказательство? Ни один из здешних детей еще не вырос настолько, чтобы понимать как-то по-другому. Сангома прожила на деревьях десять лет, так где же дети, что повзрослели? Теперь ты и это животное отправляетесь охотиться за одним таким и вернете его. Что ты сделаешь, когда он скажет: нет, не пойду я обратно с вами?

      – Теперь я тебя слышу. По-твоему, и Леопард для нее тоже дурак.

      – Леопард совсем не дурак. Его-то я понимаю. Ему все равно. Она говорит: ступай на восток – и он идет на восток, покуда там есть рыба и бородавочники жирные. В душе же своей ему на все плевать…

      – Не то что в твоей – яростью так и пышет.

      – Вы двое трахались в лесу, – выпалил он.

      Я глянул на него.

      – Он сказал мне, что учил тебя из лука стрелять. Зверь долбаный, он меня сказками кормил.

      Я счел за благо не отвечать. Оставить его в неведении или сказать, мол, ничего подобного не было и не будет, чтоб ему покойней стало? Только еще я подумал: а обделайся все боги с его нуждой в покое.

      – Никогда он тебя не полюбит, – обронил Кава.

      – Никто не любит никого, – сказал я.

      Он ударил меня в лицо, прямо в скулу, и сбил меня с ног прямо в грязь. И прыгнул на меня, пока я еще подняться не успел. Коленями придавил мне руки и опять ударил в лицо. Я коленями ему в ребра. Кава вскрикнул и свалился. Только я кашлял, задыхался, плакал, как маленький, и он опять на меня навалился. Мы покатились, и я стукнулся головой о камень – небо посерело, потом почернело, грязь проваливалась, слюна его била мне в глаз, а я Каву даже не слышал, только видел его широко разинутую глотку. Мы скатились в речку, руки Кавы оплели мне шею, он окунал меня в воду, вытаскивал, опять окунал, вода заливала мне нос. Леопард прыгнул Каве на спину и куснул его в шею. Сила удара сбросила обоих в реку. Я подобрался и увидел, что Леопард все еще держит Каву за шею и вот-вот примется трепать его, как куклу. И я закричал. Леопард выпустил его, но зарычал. Кава, шатаясь, отступил подальше в реку и тронул себя за шею. Когда он отнял руку, та была в крови. Кава посмотрел на меня, потом на Леопарда, все еще выписывавшего круги в речке, все еще дававшего понять, где преступать черту негоже. Кава повернулся, взбежал на берег и ринулся в кусты. Шум возни привлек Сангому, которая спустилась с Жирафленком и Дымчушкой, та промелькнула у меня перед глазами и опять исчезла. Леопард успел обратиться в человека, и мы пошли мимо Сангомы к хижине.

      – Не забывай, для чего я посылала за тобой, – сказала она мне.

      Бросила мне плотную простыню, когда я выбрался из реки. Я подумал: мне, чтоб вытереться.

      – Она вся пропахла