Нехожеными тропами. Анатолий Музис

они моют шлихи. Потом Векшин возвращается, а Худолеев вызывается помыть еще. Векшин не препятствует. Он знает, Худолеев ищет золото, что ж, пусть ищет.

      Лоток для отмывки шлихов

      Векшин проходит выше по течению и за поворотом замечает крупное обнажение. Разрывая черно-зеленый занавес тайги, оно широким скалистым выступом нависает над рекой. Он взбирается к нему и видит широкую сильно перемятую складку с круто падающими темными прослоями.

      Непонятная слабость овладевает им. Он опускается на ствол поваленного дерева и долго, не отрываясь, смотрит на на возвышающуюся перед ним скалу.

      – «Так вот оно, это место, – думает он. – Отсюда и сыпется та щебенка, которая повсеместно встречается по реке».

      В маршруте…

      Как бы прослеживая путь скатывающихся обломков, он переводит взгляд вниз. Там, между деревьев, застыла черная гладь Веснянки. На противоположном берегу темным валом простирается лес. Солнце уже опустилось за его вершины и лес темен, только лиственные деревья на просвет отдают сединой, да бликуют отдельные листья.

      Векшин сидит откинув сетку. Мошка вьется у его лица. Она сегодня добрая и кусает не так сильно. Вокруг шуршит высокая, в рост человека трава. На всю жизнь он запомнит это место.

      Стук топора возвращает его к действительности. Солнце село и Столетов с Худолеевым, очевидно, готовят дрова для ночлега.

      Векшин откалывает образец и возвращается к месту их остановки. Там уже пылает жаркий костер. У костра один Столетов. В чужой одежде, как новорожденный, он сидит и смотрит в огонь, ни дать, ни взять, как Векшин на Чернушке.

      – Жив? – нарочито сурово спрашивает Векшин. Ему кажется, что по отношению к Столетову это самый лучший воспитательный прием, но Столетов уже давно разгадал его и неожиданно говорит:

      – Чудной Вы человек, Илья Семенович. Вроде как сердитый, а зла в Вас нет.

      – Ну, ну… – ворчит Векшин.

      – А Вы знаете, – вдруг продолжает Михаил. – Ведь я тогда про ботинки просто так сказал. И не топил я их вовсе.

      – Куда же ты их дел? – уже заинтересованный спрашивает Векшин.

      – Проел, – просто говорит Столетов. – Денег не хватило до Чернорильска, я и продал их. Летом можно и босиком.

      Он молчит некоторое время и видимо, чтобы у Векшина не оставалось на этот счет недоумений, добавляет:

      – Из заключения я шел. Вы слыхали наверно.

      – Слыхал, – подтверждает Векшин.

      – Я ведь не по дурному делу, – горячо принимается объяснять Столетов. – Мамка у меня померла, а отца еще на войне убили. Жить трудно было, вот я и поехал…

      – Куда же это?

      – В Ташкент. Сняли меня с товарняка, не послушался, второй раз сел, сняли меня опять и вот, год отработал.

      – Ну, это беда небольшая, – говорит Векшин и чувствует, что с этого момента между ним и Столетовым устанавливается