Горькое похмелье. Игорь Болгарин

тот, кто больше крови прольет. Самый жестокий. Боюсь, это будем не мы.

      Они стояли обнявшись. Каждый стремился оставить другому частичку своего телесного тепла, которое необходимо было не только грудному дитяти. Он – поглощенный жаждой мести, она – вся в жажде любви… Одинокая пара на краю пропасти, расколовшей Россию.

      – Когда снова придешь?

      – Не знаю.

      Вернувшись в Волноваху, Нестор прямо с вокзала направился в школу, превращенную в лазарет. У входа сидели два старых грека, санитары – здесь большинство сел было с греческим населением. Махно они не знали, поэтому даже не привстали, только взмахнули кисточками на фесках. Между греками на лавочке сидел раненый – большущий мужик с замотанной от макушки до носа головой. Компания пила вино – чашками из ведра.

      – Станиясо! – говорил раненый, поднимая чашку.

      – Си-ийя! – отвечали санитары, поднимая в ответ свои чашки.

      – Шо ж вы, черти, его накачиваете? – с напускной суровостью спросил Махно. – Он же в голову раненный!

      Старики нахмурились, а раненый вскочил, услышав голос Нестора:

      – Ты, батько? Не лайся. Це оны лечать. Сантуринске вино, оны говорять, для здоровья.

      Невозможно было не узнать Марка Левадного по его крупной стати. Обнялись. Поднялись и санитары, заулыбались:

      – Лечим, батька!.. Хороший человек, надо лечить!

      – Пока ще очи поганенько бачуть, – сказал Левадный. – А так уже почти здоровый.

      В коридоре Нестор встретил Марусю Никифорову, которая получила повышение: покинув банно-прачечный пост, она стала начальницей лазарета и единственного усатого селянина-фельдшера. На «персонале» были халаты неопределенного цвета. Раненые лежали на полу, на соломе.

      – Батько! – обрадовались раненые. – Батько, здравствуй!

      – Здорово, хлопцы! – Махно повернулся к Марусе: – Шо, не могла кроватей нареквизировать, матрасов соломой набить?

      – Та… – обреченно махнула рукой террористка. – Все одно, ничего нема. Даже йода. Самогонкой мажем. Бабки травы приносят, только я не шибко знаю ихние гречески травы.

      – А как той лекарь, шо я прислав? Справляеться? Не удрал?

      – Офицер?

      – Военный лекарь. Ясно, офицер…

      Маруся не ответила, отвела глаза в сторону. Махно начал догадываться, помрачнел, стиснул зубы.

      – Що с ним?

      – Батько, заспорили мы с им. Он, гад, дворянска кровь… Ну…

      – Шо «ну»? – закричал Махно. – Шо?

      – Ну… застрелила… – Маруся, взглянув на Махно, попятилась. И фельдшер тоже испуганно отпрянул в сторону. – Ну не можу я з офицерами, батько. Ненависть у меня к им.

      Махно молчал.

      – Отпусти меня, батько… Не гожусь я для твоей армии. Сердыта у мене душа. Хоть и бабска.

      Нестор тяжело смотрел на Марусю. Он и сам знал, что такое ненависть.

      – А ты кто? – неожиданно спросил Махно у фельдшера.

      – Не узнали? Я ж Забродский. Ветеринар с коммуны.

      – А-а, помню. Тепер шо, людей лечишь?

      – Оперирую… Людей легче. Человек хоть скажет, где болит.

      Нестор вновь обернулся к Марусе,