Яр. Повесть. Сергей Есенин

перья.

      Один раз вечером Кузька взял ружье и пошел по тетеревам.

      – Не нарвись! – крикнул ему Афонька и поплелся с кузовком за брусникой.

      Кузька вошел в калиновый кустарник и сел, схолясь, в листовую опаду. Как застывшая кровь, висели гроздья ягод; чиликали стрекозы, и удушливо дергал дергач.

      Кузька ждал и, затаенно выпятив глаза, глядел, оттопыривая зенки, в частый ельник.

      – Тех, тех, тех, – щелкал в березняке соловей.

      – Тинь, тинь, тинь, – откликались ему желтоперые синицы.

      В густом березняке вдруг что-то тяжело заухало, и раздался хряст сучьев. На окропленную кровяной брусникой мшанину выбежал лось, и ветвистые рога затрепали где-то подхваченным поветелем.

      Кузька спокойно, как стрелок, высунул за ветку ствол и нацелил в лоб. Ружье трахнуло, и лось как подкошенный упал на мшанину. Красные капельки по черным губам застыли в розоватую ленту.

      «Убил!» – мелькнуло в его голове, и, дрожа радостным страхом, он склонился обрезать для спуска задние колешки.

      Но случилось то, чего испугалась даже повисшая на осине змея и, стукнувшись о землю, прыснула кольцом за кочковатую выбень. Лось вдруг наотмашь поднял судорожно вздрагивающие ноги и с силой размахнул назад.

      Кузька не успел повернуться, как костяные копыта ударили ему в череп и застыли.

      Пахло паленым порохом, на синих рогах случайно повисшая фуражка трепыхалась от легкого, вздыхающего ветра.

      * * *

      Долго Афонька не показывался на мельницу.

      Сельчане, приезжавшие с помолом, думали – он к сестре уехал.

      Он глубоко забрался в глушь, свил, как барсук, себе логово и полночью ходил туда, где лежали два смердящие трупа.

      Потом он очнулся: «Господи, не помешался ли я?» Перекрестился и выполз наружу.

      В голове его мелькали, как болотные огоньки, мысли; он хватался то за одну, то за другую, то связывал их вместе и, натянув казакин15, побежал в Чухлинку за попом.

      Осунулся Афонька и лосиные рога прибил, вместе с висевшей на них фуражкою, около жернова.

      Крепко задумался он – не покинуть ли ему яр, но в крови его светилась, с зеленоватым блеском, через черные, как омут, глаза, лесная глушь и дремь. Он еще крепче связался Кузькиной смертью с лесом и боялся, что лес изменит ему, прогонит его.

      В нем, ласковая до боли, проснулась любовь к людям, он уж не ждал, а тосковал по ком-то и часто, заслоняя от света глаза, выбегал на дорогу, падал наземь, припадал ухом, но слышал только, как вздрагивала на вздыхающем болоте чапыга.

      Как-то в бессонную ночь к нему пришла дума построить здесь, в яровой лощине, церковь. Он обвязался, как путом, круг этой мысли и стал копить деньги.

      Каждую тысячу он зашивал с крестом Ивана Богослова в поддевку и спал в ней, почти не раздеваясь. Деньги с умолота он совсем отказался тянуть на прожитье. Колол дрова, пилил тес и отдавал скупщикам.

      Зимой частенько, когда все выходило до последней картошки, он

15

В великорусской и малороссийской моде XIX – начала XX веков казакин – верхняя распашная одежда, вид короткого кафтана с широкой баской, невысоким стоячим прямым воротником и мелкими сборками у талии сзади, застёгиваемый на крючки.