Полное собрание рецензий. С. Гедройц

стоит, – на этот раз написал, наконец-то, вещь, которую прочитать надо, и даже почти нельзя – не.

      В том смысле нельзя, что пропустишь важное. Типа – гол: отвернулся от экрана к взбурлившему чайнику, – и, считай, не видел матча, зря убил два часа.

      Ненастоящие книги читаешь ради настоящих. Не ожидая, впрочем, их появления в реальном времени.

      Первая мысль: зачем название заемное? не бестактно ли беспокоить по пустякам папашу Альбера? самому, что ли, не придумать?

      Потом заглядываешь, естественно, в последнюю страницу (и вообще-то привычка такая, но с Мелиховым иначе просто нельзя: обычным путем до нее попробуй доберись), – и то, что там происходит, не разжигает, отнюдь.

      Тем не менее раскрываешь книгу на середине – только чтобы объяснить себе ужасный, невозможный, заведомо неправдоподобный финал. И листаешь, не отрываясь, изложенную точно и стремительно историю чужого некрасивого несчастья.

      Потом, уже почти против воли, заглядываешь в первую страницу, с некоторым трудом переваливаешь на вторую, – и всё: захвачен. Роман, как и полагается роману, заставляет читателя почувствовать себя его героем. Хотя этот самый герой ни на кого не похож, – ни на меня, ни на вас. Но так сильно высвечен изнутри, так полно высказан, что способен на какое-то время заменить нам самих себя, таких невнятных. И его несчастье – и его счастье – с изнанки неотличимы от нашей собственной судьбы.

      Кстати, этот роман только и состоит из счастья и несчастья. Того и другого почти поровну.

      Но поскольку одно наступает за другим в последовательности правильной, то есть несправедливой и неизбежной, – разбирать так называемое содержание слишком грустно. Предпочитаю восхищаться так называемой формой. Пейзажами. Афоризмами. Блеском описаний. Глубиной метафор.

      Взять хотя бы вот эту – что герой чуть не с детства мастерит хитроумные замки – такие, чтобы никто чужой не проник в защищаемое пространство.

      Впрочем, это я сбиваюсь-таки на содержание. Поскольку речь, как и раньше бывало у Мелихова, о человеке прекрасно- и простодушном, который, однако же, постоянно осознает повсеместное присутствие непобедимого Зла – и пытается заслонить от него собою тех, кого любит. Но жертвы напрасны, ценности мнимы, сама любовь – иллюзия, и вообще жизнь не выдерживает проверки умом и несчастным случаем.

      Это роман разочарования, перешедшего в отчаяние. Ну и, в некотором роде, автобиография поколения, как-то исхитрившегося просуществовать на иллюзиях – от Оттепели до Перестройки включительно.

      Иллюзии пошли прахом. Поколение прочувствовало свой крах. Советский романтизм, как и любой другой, кончается трагической автопародией. Конфликт отцов и детей исчерпан. Положительный герой убивает своего сына. Короче, все нехорошо. Кроме текста:

      «Вот, вот что было истинной чумой: люди вообразили, что они рождены для чего-то более пышного, чем реальность, какой она только и может быть, что кто-то им что-то задолжал, и если они станут уродовать все в себе и вокруг себя, то этим как-то отплатят обидчику – так распущенный