Русская социально-философская проза последней трети ХХ века. Валерий Васильевич Компанеец

указывают на тех, кто направляет этот процесс; колесо обозначает безостановочность страшного движения в никуда, к самоуничтожению.

      Обращает на себя внимание совпадение количества предметов адской машины с цифрой три: именно в таком составе (по трое) заседало Особое Совещание. «Страшная, всемогущая и совершенно безответственная тройка» (с. 175) ассоциируется, на наш взгляд, со Святой Троицей наоборот, являет собой сатанинское зло – обратную сторону добра. Не случайно Ю. Домбровский подчеркивает такую важную и многозначительную деталь: люди, составляющие тройку, «не имели ни фамилии, ни званий, ни должности» (с. 175). Именно нечисть не обладает своим лицом, индивидуальным выражением. Она неизменно предстает в обезличенном виде, рассыпается на бесчисленное множество масок и стертых личин.

      Отсюда понятно, почему мучители Зыбина – нейманы, хрипушины, гуляевы и проч. – лишены личностных, индивидуально-специфических проявлений. В мире сатанинского зла нет и не может быть характеров, а есть только исполнители ролей, носители масок, призрачные имитаторы, стремящиеся под видом добродетели вносить в общество дисгармонию, сумятицу и разрушение.

      Вот почему Ю. Домбровский практически не дает сколько-нибудь развернутых портретных зарисовок героев – носителей зла, а лишь запечатлевает отдельные их черты, недвусмысленно наводящие на ассоциации с бесовской силой. Так, например, «широкоплечий здоровяк» Нейман примечателен «мясистыми африканскими губами и курчавой шевелюрой», а также «быстрыми мышиными» глазами, которые «и не бегали, а сверлили» (с. 256); Хрипушин был «статным мужчиной лет сорока, с тупой военной выправкой, с большим плоским лбом и мощными, похожими на рога жука-оленя бровями. А глаза под этими бровями были у Хрипушина светло-оловянные» (с. 165); Гуляев – «корректный, точный, холодно-ласковый заморыш» (с. 167).

      «Весь шабаш нечистой силы» (с. 135) – так характеризуется поведение прокуроров на суде по делу Старкова и Кравцовой. То же самое можно сказать и о палачествующих следователях Зыбина. Сам хранитель музея так отзывается о своих мучителях: «Архангелы, херувимы и серафимы», у которых «стальные руки-крылья и вместо сердца пламенный мотор» (с. 457). Иными словами, Зыбин имеет дело с высшими ангелами наоборот – бесами, владыками и вершителями тьмы, органически неспособными к естественным душевным проявлениям и потому с «эпическим» спокойствием стоящими у конвейера смерти. Не только Зыбин, но и его однокамерник Каландарашвили убежден, что репрессии осуществляли не люди, а «черт», «дьявол», «умный сумасшедший» (с. 464).