Пять рассерженных жён. Людмила Милевская

что лицу уже мало что могло повредить. Костюмчик, кстати, тоже мог пострадать, и я не могла допустить этого. В общем, я решила перейти к убеждениям.

      – Девочки, – сказала я, – вы все неплохо в этой жизни устроились, так чего же вам ещё не хватает? Я понимаю, что жить так очень удобно, но побойтесь бога. Он вам не простит.

      – Теперь она про бога заговорила, – с беспочвенной брезгливостью гаркнула Зинка-пензючка.

      – А ты вообще непонятно что здесь делаешь, – психанула я. – В своём облезлом паричке! И не прикидывайся, что не знаешь!

      – Чего я не знаю? – возмутилась Зинка.

      – Сама знаешь чего, – уклончиво ответила я.

      – Нет уж, говори, – потребовали остальные жены.

      – Того, что мой Фрысик вообще тебя никогда не любил. Ты сама ему навязалась! – на одном дыхании выпалила я, прекрасно понимая, что всем моё высказывание понравится, а с одной Зинкой-пензючкой я прекрасно справлюсь.

      Однако Зинка повела себя неожиданно. Вот не зря говорят в народе, что в тихом омуте черти водятся. Наша тихоня Зинка проявила неслыханный темперамент. Она схватила огромный кухонный нож и понеслась с ним к Фролу Прокофьевичу.

      – Пусть он мне скажет! – убегая, вопила она.

      Я помчалась за ней. Жены уже меня не держали. Им было интересно, чем все это закончится.

      Когда я ворвалась в комнату, Фрола Прокофьевича видно не было, зато Зинка, размахивая ножом как последний янычар, зачем-то полезла под стол. Я поймала её за… В общем, я её поймала и без всякого труда отобрала нож. И надавала ей затрещин, под дружное одобрение остальных жён.

      Нож я положила на стол, поправила свою шляпу и тоном победителя сказала:

      – Попрошу оставить меня наедине с моим Фрысиком! – и, приподняв скатерть, прикрикнула: – Фрысик, вылезай!

      Фрол Прокофьевич вылез из-под стола и жалобно взмолился:

      – Сонечка, а может ну его, может не надо?

      – Что значит – ну его? Что значит – не надо? – озверела я.

      Жены со злорадными улыбочками мгновенно выстроились в ряд, знаками давая мне понять, кто здесь лишний.

      – Сонечка, прости меня, очень перед тобой виноват, но пусть лучше остаётся, как было, – ещё жалобней взмолился Фрол Прокофьевич.

      Это уже было выше моих сил. То, состояние, в которое впала я, трудно поддаётся определениям, но, думаю, его испытал на себе любой нормальный человек, когда-либо живавший в коммунальной квартире с одним туалетом. То есть, я буквально могла убить любого, первого, подвернувшегося под руку.

      – Не-ет, – прогремела я, – так уже оставаться не может, потому что это уже не твоё, Фрысик, поражение! Это уже моё поражение, а к поражениям я не привыкла!

      Тамарка, знавшая меня лучше остальных, услышав это, попятилась, я же, схватив со стола нож, кинулась сразу на всех жён.

      До сих пор не пойму, как это мне удалось.

      С жутким визгом они покинули комнату, а Фрол Прокофьевич снова забился под стол.

      – Вот что, милый мой Фрысик, – вытащив его оттуда, заявила я. – Ты не на ту нарвался! Я искрошу сейчас