Гёте. Жизнь как произведение искусства. Рюдигер Сафрански

подражанием этим скверным английским пьесам»[389], имея в виду Шекспира. Без указания имен автору вменялось в вину развращение литературного вкуса публики. Сама же публика, в том числе и по причинам патриотического характера, гордилась им. В вопросах литературы к мнению короля уже мало кто прислушивался. В обществе начинало формироваться литературное самосознание, и история успеха «Гёца» внесла значительный вклад в его становление.

      Рецензенты отзываются о пьесе положительно или даже восторженно. В ежемесячном журнале Кристофа Мартина Виланда «Дер Тойче Меркур» пьесу называют «самым прекрасным, самым интересным чудовищем», которое заслуживает «живейшей благодарности всех немецких патриотов»[390]. Сам Виланд проявляет осторожность и дистанцируется от этой похвалы, но признает, что в «Гёце» о себе заявил автор, подающий большие надежды. «Франкфуртские ученые известия», где прежде печатался сам Гёте, разумеется, также не остаются в стороне от всеобщего восхваления: «Уже с первых страниц мы заметили, что начинается настоящая кутерьма и хаос, но махнули рукой на Аристотеля и получили огромное наслаждение»[391].

      У Гёте появилось множество подражателей. Тема рыцарей вошла в моду. Независимые борцы с железной рукой и без, хозяйственные и бесстрашные владелицы замков, хрупкие фрейлины, гнусные интриганы и кляузники в древних доспехах, коварные придворные красавицы заполонили сцену. Поскольку Гёц существовал на самом деле и еще были живы его потомки, которые теперь могли купаться в лучах славы предка, другие обладатели известных фамилий тоже захотели запечатлеть семейную историю в драме. Моритц Ридезель, барон цу Эйзенбах, объявляет премию в 20 дукатов за пьесу, которая бы вывела на сцену одного из его предков. Определять победителя должен был Лессинг, но желающих участвовать в конкурсе не нашлось.

      Гёте в одночасье стал настолько знаменитым во всей читающей Германии, что впоследствии ему приписывали авторство также опубликованного анонимно «Гувернера» Ленца. Его имя связывают с новой грубоватой, сильной и яркой манерой выражения, с театральным лубком, с освобождением от условностей театрального искусства, с отказом от назидательности и оригинальностью языка. Впрочем, это нисколько не помешало Гёте в своей следующей драме «Клавиго» вернуться к традиционной форме, словно желая доказать, что одним умением он владеет не хуже, чем прямо противоположным.

      Его охватывает чувство поэтического всемогущества: он не хочет делать лишь то, что может, – он может все, чего бы ни захотел. 15 сентября 1773 года Гёте пишет Кестнеру, над чем он сейчас работает: «Кроме того, драма для постановки на сцене, чтобы эти молодцы увидели, что только от меня зависит, стану ли я соблюдать правила и воспевать нравственность и сентиментальность. Адьё! Еще кое-что по секрету от писателя: мои идеалы с каждым днем становятся все прекраснее и величественнее, и если мое воодушевление и моя любовь меня не покинут, то я еще многим одарю своих любимых, да и перед публикой в долгу

389

MA 1.1, 970.

390

MA 1.1, 962.

391

MA 1.1, 960.