Гёте. Жизнь как произведение искусства. Рюдигер Сафрански

от плавных взмахов начальных строф, чувствуется прерывистое дыхание. Нельзя забывать, что, если верить Гёте, стихотворение возникло в пути. «Добраться» в самом конце звучит отнюдь не героически: здесь слышится ирония по отношению к патетическим возгласам в самом начале. После напряжения всех сил наступает усталость – от проделанной дороги и от дерзкого замысла состязаться с самим Пиндаром. Ритм стихотворения словно повторяет прерывистое чередование усилий в борьбе против ветра и непогоды. Об Анакреоне поэт вспоминает с презрением, ибо этот странник «с кротким голубем на простертой руке» был побежден «богом, бурей дохнувшим»[345].

      Так, насквозь промокший под дождем и измотанный ветром, Гёте из Франкфурта пешком приходил к ценителям анакреонтики в Дармштадт или же из Дармштадта во Франкфурт, где он часто заходил в трактир на Фаргассе погреться.

      Между тем во Франкфурте странник Гёте освоил ремесло рецензента. Тот, кто впоследствии писал: «Убейте его, собаку! Он рецензент»[346], сам стал таковым. Как уже упоминалось выше, Мерку удалось привлечь его к работе во «Франкфуртских ученых известиях». С новым редактором издание в корне изменилось: от автора теперь ждали не поучительной философии и скучных морализаторских комментариев, а решительной, беспощадной критики. Высказываемые мнения, в духе меняющейся эпохи, могли быть сугубо личными и пристрастными.

      Юмор вместо педантичности – такой подход пришелся Гёте по вкусу. Уже в первой своей рецензии, в которой он в пух и прах разнес немецкое подражание «Сентиментальному путешествию» Лоренса Стерна, он берет необычный для традиционной критики тон: «Мы, полицейские служащие литературного суда <…>, пока сохраним жизнь господину Прецептору [автору рецензируемого сочинения]. Но ему все же придется отправиться в работный дом, где все никчемные, несущие чепуху писатели трут на терке европейские корни, перебирают варианты, подчищают записи, сортируют Тироновы значки, кроят указатели и занимаются другим полезным ручным трудом»[347]. С трагедией некого Пфойфера он расправляется одной-единственной фразой: «Возможно, в жизни господин Бенигнус Пфойфер – отличный человек, но этой скверной пьесой он навсегда опозорил свое имя»[348]. Пухлый том о «Нравственной красоте и философии жизни» нагоняет на рецензента скуку, и он называет его «убогой болтовней»[349].

      По тексту рецензий видно, что написаны они быстро и легко – порой даже без знания рецензируемой книги, если критику достаточно было пробежать взглядом введение. Впрочем, иногда обязанности рецензента подталкивают его к более внимательному изучению, как, например, в случае с весьма влиятельной в то время эстетической теорией Иоганна Георга Зульцера, вышедшей под названием «Изящные искусства, их происхождение, истинная природа и наилучшее применение». В споре с Зульцером молодой Гёте пытается достичь ясности в собственном понимании эстетики.

      Для общей теории изящных искусств, как пишет Гёте, время еще не пришло; пока все находится в состоянии брожения, а кроме того, творец и любитель искусств должен помнить о том, что «любой теорией он закрывает

345

СС, 1, 80.

346

MA 1.1, 224.

347

MA 1.2, 309.

348

MA 1.2, 337.

349

MA 1.2, 391.