Путешествие с Чарли в поисках Америки. Джон Стейнбек

хорошей порции двадцатилетней яблочной настойки и примостился к столу с другой стороны. Чарли подвинулся и положил голову мне на ноги.

      При встречах в пути обхождение бывает самое деликатное. Вопросы прямо в лоб или на личные темы считаются недопустимыми. Впрочем, ведь это повсюду в мире служит признаком воспитанности. Фермер не спросил, как меня зовут, я его – тоже, но он скользнул взглядом сначала по моим ружьям в резиновых чехлах, потом по удочкам, прикрепленным к стене.

      – Вы слушали сегодня радио?

      – Последние известия – в пять часов.

      – Ну что там в ООН? Я забыл включить.

      Он потягивал яблочную настойку, проникновенно смакуя каждый глоток.

      – Хорошая штука.

      – Как у вас здесь смотрят на то, что мы все огрызаемся на русских?

      – За других не скажу. А по-моему, это похоже на арьергардные бои. Лучше бы мы сами заставили их огрызаться.

      – Неплохо сказано.

      – А то мы ведь только и делаем, что обороняемся от них.

      Я налил и ему и себе по второй чашке кофе и добавил яблочной настойки в стаканы.

      – По-вашему, нам следует перейти в наступление?

      – По-моему, мы должны хоть иногда задавать тон.

      – Я не с целью опроса, но скажите, как у вас здесь проходит предвыборная кампания?

      – А кто это знает? – ответил он. – Молчат люди. Из всех тайных выборов эти самые что ни на есть тайные. Своего мнения никто не высказывает.

      – А может, и мнений-то нет?

      – Может, и так, а может, не хотят говорить. Но я-то ведь помню – раньше как, бывало, схватывались! А сейчас что-то споров не слышно.

      И действительно, мне пришлось наблюдать это по всей стране – никаких споров, никаких обсуждений.

      – А в других… местах тоже так? – Он, несомненно, видел мой номерной знак, но умолчал об этом.

      – Да, пожалуй. Значит, люди боятся высказывать свое мнение?

      – Некоторые, может, и боятся. Но я знаю и небоязливых, а они тоже молчат.

      – Вот и у меня такое впечатление, – сказал я. – Впрочем, не берусь судить.

      – Я тоже. Может, все одно к одному? Нет, хватит, спасибо. Судя по запаху, ваш ужин готов. А я пойду.

      – Что одно к одному?

      – Ну, возьмем моего деда и его отца – мне было двенадцать лет, когда прадедушка умер. Уж они что знали, то знали твердо. Если чуть отпустят вожжи, так им наперед было известно, чем это кончится. А нам – для нас чем кончится?

      – Не знаю.

      – Этого никто не знает. И кому нужно чье-то мнение, если мы ничего не знаем? Мой дед мог сказать, сколько у Господа Бога волосков в бороде. А я понятия не имею о том, что было вчера, а что будет завтра – и подавно. Он знал, из чего сделан стол, что такое камень. А я не могу осилить формулу, согласно которой никто ничего не знает. Нам не за что уцепиться, мерила у нас нет никакого. Ну, я пойду. Завтра увидимся?

      – Вряд ли. Я хочу пораньше выехать. У меня намечено пересечь штат Мэн и добраться до Оленьего острова.

      – Красивый островок, верно?

      – Не знаю. Никогда там не был.

      – Там очень