Банка «гОзировки». Денис Давыдов

в кольчугах, с каким-то мужиком в мундире, у которого вообще был пистолет эпохи Пушкина. На поясе у него болталась сабля, а на голове была фуражка. Какая-то аляповатая спецкоманда борцов за справедливость из разных периодов, не иначе.

      Нас резко заломали и надели кандалы на руки. Их было количеством не менее двадцати, они то и дело нас пинали и подгоняли вперёд, суки, а вскоре нас набралось много. Таких же, как мы с Жорой, отщепенцев. Посчитать никак не удавалось, они цепляли нас к одной ветке наручных кандалов и развернись я или остановись, упали и получили бы все, а потом общая ярость нашла бы своё успокоение на моём теле, эту систему я понял чисто интуитивно и поэтому бежал, что было сил.

      Иногда нам давали отдыхать, но не более чем для того, чтобы перевести дыхание. А когда мы оказались на месте я сразу же свалился. Как, впрочем, и все. Никто не ожидал такого марша, наши же конвоиры улыбались. Почти никто из них не запыхался. А командир так вообще, по-моему, сто раз по столько же пробежал бы, и ничего б ему не стало…

      За этими мыслями я совсем потерял нить происходящего. А нас уже вели в какую-то палатку, где отцепляли от ветки кандалов наручных и приковывали к сплошным, у которых было прикреплено ещё и ядро, чтоб не убежали далеко.

      Я как-то совсем по-детски решил, что уже всё. Конец. Но это было только началом.

      Наши тряпки отобрали вместе с рюкзаком и заставили переодеться прямо на виду у всех, в робу. На робе была какая-то надпись на груди. Кольнуло какое-то чувство смущения. На виду у женского пола переодеваться мне не доводилось. Потом начали заставлять женщин. Мужчины хотели дать отпор, но тут один семьянин оказался со вспоротым брюхом, вываливая на свет божий свои внутренности. Меня должно было вывернуть наизнанку, но я просто оцепенел от ужаса и реальности происходящего.

      Командир подошел ко мне и что-то сказал. Всё ещё оторопев от такого акта агрессии, я, кажется, потерял слух. Затем он повторил, но по злости на лице и широко раскрытому рту я понял, он кричит. Затем дядя крепко влепил мне леща, и тело как-то само полетело на землю. В голове у меня блеснула мысль: «Убью, суку…» – и желание жить, мстить, бороться вывело меня из ступора. Он пальцем показал на меня и просто громко произнес:

      – «Нэш»

      И тут я понял. Они дали мне номер, порядковый числовой номер, номер «Нэш», что, скорее всего, означало номер один.

      Затем пошло, поехало: «Заш, Кош, Стэш…». А после я понял всю ситуацию вообще. Мы не были рабами. Нет. Нас, конечно, сейчас лишили свободы, но мы теперь не рабы. Рабы – товар, его хотя бы не режут. Мы были мясо, брошенные на убой, под пули своих же. Поэтому и имена нам давать не стоит. Просто номера. Подсчёт – сколько человек в живом щите или типо того.

      Внутри все сжалось. В пятнадцать лет быть втянутым в войну. И даже без надежды на выживание. Такое вызывает не дрожь в коленках, но головокружение и потрясывание всего тела сразу. Я просто упал на колени и уставил взгляд в землю. Нэш готов