Истопник. Александр Куприянов

со спиртом.

      Махорка и водка на зоне всегда дороже денег.

      Но не дороже свидания с Варюхой. И спорить нечего. Варюха, по-зэковски, полюбовница.

      Случка зэков и зэчек была в арсенале энкаведов на Дуссе-Алине, как способ поощрения за ударную работу путеармейцев скального фронта. Так их тогда называли в многотиражках стройки. Путеармейцы скального фронта.

      Слова «зэк», как и «энкавед», в газетах того времени Костя не встречал. Да и энкавэдэшниками их звали только в народе. И то – шепотом.

      А красный кисет – как дойдешь, так покуришь.

      А бидончик блескучий – как дойдешь, так выпьешь.

      Если будет чем закусить. Да поймать на мушку хариуса в бешеном Чёрте – речка так в распадке, внизу у тоннеля, в каменном мешке бьется, дело плевое! Был бы только крючок, сделанный из иголки. А можно еще из булавки. Только правильно опустить жальце на огне.

      Вспоротый по хребту серебристый хариус с оранжевыми пятнышками по бокам, присыпанный сверху сольцой. Нет вкуснее закуски под спирт, разведенный водой из того же Чёрта.

      А если еще и горбушка черного хлеба…

      Хоть липкого и невкусного, как глина. Зэки его называют кардиф.

      Много ли надо зэку! Он летом густо мажет лицо солидолом, чтобы мошка и комар не так жрали. А зимой дышит на контрольный термометр у ворот в промзону. Минус тридцать восемь! Надо бы сорок. Тогда дадут по куску горячего пирога с картошкой. И могут отменить лесоповал.

      Молодой еще зэк, студент из Хабаровска по кличке Писатель, дует на столбик: «Поднимется!» Бывалый, бригадир фаланги бетонщиков, весь словно скрученный из мышц, ему отвечает: «Поднимется-поднимется… Колымится!»

      Кружка горького, как отрава, пихтового настоя от цинги. Бочка стоит в коридоре каждого барака. И топают оба в строй, на утренний развод.

      В бушлатах и в ватных штанах, с прожженными от костра дырами.

      В чунях, сделанных из автомобильных покрышек. Бригадир, понятно, в старых, но все еще добротных валенках, подшитых дратвой.

      На то он и бугор.

      Все остальные в чунях.

      Такие резиновые лапти назывались суррогатками.

      Они оставляли на снегу ребристый след.

      Стоят зэки, сгорбились.

      Из чуней торчат клочки мха. А молоденький Летёха – так и надо его называть, с большой буквы, потому что в киноромане Летёха – обобщенный образ офицера-лагерника, он – начкар, уже надрывается. Он творит молитву начальника караула: «Внимание, заключенные! Вы поступаете в распоряжение конвоя! Разобраться под руку пятерками! Шаг влево, шаг вправо – считается побег! Оружие – к бою! Дослать патрон! Конвой применяет оружие без предупреждения! Нарядчики – ко мне! Оркестр – марш! П-шел!»

      Самая любимая команда сторожевых овчарок. П-шел!

      Пошли зэки.

      Пошли…

      После них на снегу остается автомобильная елочка шин. Как будто огромная машина прошла своими колесами по зоне.

      А может, и по всей ургальской тайге.

      Бредут, как на похоронах.

      Руки, по привычке,