Опознай живого. Сергей Абрамов

присущие только одному человеку привычки. Один пробует языком когда-то беспокоивший его зуб, отчего лицо чуть-чуть кривится и морщится. Другой в минуту задумчивости теребит мочку уха, третий предпочитает чесать затылок, четвертый полуприкрывает рукою рот, когда удивляется. По таким привычкам часто безошибочно угадываешь сходство.

      Галка напряженно молчит, думает. Глаза по-прежнему недоверчивы.

      – У Павлика была своя манера входить в воду с пляжа, – вспоминает она, – нырял под волну на мелководье и плыл под водой, пока позволяло дыхание, затем выскакивал на волну, как дельфин, и уплывал далеко в море, почти невидный с берега. Впрочем, это тоже не «особая примета». Так купаются многие.

      – В том числе и Сахаров.

      – Где это ты видел?

      – На пляже в Ялте, когда вы уезжали на экскурсию.

      – Смешно.

      – Скорее любопытно. Не «особая примета», согласен. Но есть и особая. У Павлика Волошина, когда он начал курить, появилась и своя манера закуривать: затянуться, вынуть сигарету изо рта двумя пальцами, отставив мизинец – этакий одесский лихаческий шик, – и посмотреть на тлеющий огонек папиросы. Точь-в-точь так же закуривает и Сахаров. Привычка настолько слилась с его личностью, что он забыл о ней, как об «особой примете». Мелкий просчет, но просчет.

      – А ты рискнешь утверждать, что такая же мальчишеская привычка не сохранилась с детских лет и у некоего Сахарова?

      – Не рискну, конечно. Приметы не убеждают, а настораживают.

      – А шрам? – вдруг вспоминает Галка. – У Павлика его не было.

      – Возможна пластическая операция.

      – Не подгоняешь ли ты доказательства к версии? Бывают такие следователи.

      – Знаю, что бывают. Повторяю, я еще ни в чем не убежден, но причин для настораживания все больше и больше. Тут уже не только мистика инстуиции и случайность совпадений «особых примет», настораживают и шероховатости в биографии Сахарова.

      – Успел узнать?

      – Да, из его рассказа. Кстати, говорит о важных событиях с полнейшим безразличием к теме, с какой-то подчеркнутой равнодушной интонацией. Как о нечто само собою разумеющемся. Воевал, был в плену, сидел в лагере для военнопленных, освобожден американцами, и, по-видимому, без всяких сложностей.

      – Н-да… – задумывается Галка.

      Искорки недоверия в ее глазах гаснут. Глаза уже не щурятся, они широко открыты, сосредоточенны и серьезны.

      – Обычный в те годы способ заброски агента, – говорит она. – Придется проверять по двум каналам.

      – Уже начал. Пока ты любовалась алупкинскими красотами, я переговорил с Москвой и Одессой. Завтра получу первую информацию.

      Разговор обрывается, мы приходим к одной мысли, которой будут теперь отданы все наши думы, силы и чувства.

      – А все-таки жаль, – говорит она, – что отпуск кончился.

      Сочи

      Я разговариваю с Одессой

      Завтракаем на подходе к Сочи. На палубе тридцать градусов в тени, а здесь, в ресторане, кондиционеры снижают