Опознай живого. Сергей Абрамов

рассек о камень.

      Выходит, Сахаров есть Сахаров, энный человек со случайным сходством с кем-то, тебе очень знакомым. Настолько знакомым, что у тебя даже при мысли о нем холодеет сердце. Но пусть оно не холодеет, тем более, как нам тогда сообщили – потом, позже, – нет в живых этого человека. Обычной гранатой-лимонкой разнесло его в куски на бывшей Соборной площади. А бросил гранату даже не наш парень, то есть не из нашей группы: Седой знал его, а мы нет. Я, признаться, очень огорчился, что это была не моя граната.

      Ну что ж, полковник Гриднев может теперь бездумно продолжать свой круиз по Черному морю.

      Но…

      Сахаров, прежде чем свернуть в коридорчик, где находится его полулюкс, снова закуривает. И снова знакомый жест. Два пальца, отставленный мизинец и пристальный задумчивый взгляд на тлеющий огонек сигареты. Такие привычки неискоренимы потому, что их не замечают и о них не помнят. И они индивидуальны, как отпечатки пальцев, двух одинаковых быть не может.

      Нет, бездумный круиз не продолжается.

      Я и Пауль Гетцке

      Сидя в кресле каюты на шлюпочной палубе, я подытоживаю воспоминания и впечатления дня.

      Более тридцати лет назад, когда Павлик Волошин уезжал в Берлин к отцу, он уже курил присланные отцом английские сигареты «Голдфлейк». Курил щегольски, держа сигарету большим и указательным пальцами, отставив при этом мизинец, и вынимал ее изо рта, поглядывая на тлеющий огонек. Точно так же он закурил ее и в сорок третьем году, когда появился в Одессе у своей матери на улице Энгельса, вынужденно переименованной в дореволюционную Маразлиевскую. Был он в черном мундире СС, в звании гауптштурмфюрера и в должности начальника отделения гестапо, я не знал точно, какого именно отделения, но интересовался он, как и все в гестапо, главным образом одесским подпольем. Он вежливо и церемонно поцеловал руку Марии Сергеевне, театрально обнял меня как старого школьного друга и закурил. Тогда я и узнал, что зовут его уже не Павлик Волошин, а Пауль Гетцке, по имени мачехи, оставшейся в Мюнхене. Отец его к тому времени уже умер.

      Навязанную мне роль старого друга я сыграл без преувеличенной радости, но и без растерянности и смущения. Встретились два бывших школьных приятеля и поговорили по душам о прежней и новой жизни.

      – Кавалер Бален-де-Балю. Помнишь, маркиз?

      – Конечно, помню.

      – Кого из ребят встречаешь?

      – Мало кого. Разбрелись люди. Тимчука видел.

      – Тимчука и я видел. Он у румын в полиции. Думаю взять его к себе.

      – Твое дело. Я с ним не дружу.

      – А из девчонок кто где?

      – Кто-то эвакуировался, кто-то остался.

      – Галку встречаешь?

      – Нет. Из дома меня выселили. В твоей светелке живу.

      – Мать правильно поступила. Комната мне не нужна. А ты почему из города не удрал?

      – В армию меня не взяли – плоскостопие. А эвакуироваться трудно было.

      – Ты ж комсомольцем был.

      – Как и ты.

      Волошин-Гетцке захохотал и потрепал меня по плечу.

      – Грехи молодости. Гестапо тоже не обратит внимания на твое комсомольское прошлое. Хочешь, редактором