Опознай живого. Сергей Абрамов

за ним и в конце концов поймал его в часовой мастерской, под прикрытием которой орудовала резидентура гестапо. Мы все сопоставили, все взвесили, прежде чем принять решение.

      – Еще по одной, – предлагает Тимчук, стуча кружкой.

      Он долго молчит, разглядывая свою поросшую рыжим волосом руку, сжимая и разжимая пальцы.

      – Ты где работаешь? – спрашиваю я, пытаясь отвлечься от воспоминаний.

      – Работаю? – удивляется он вопросу. – Портальный кран бачил? На пирсе. Крановщиком.

      – Ну там твоя силушка не нужна.

      – Так ч ж не о том. Вспомнилось. На кладбище був?

      – Зачем? Я и так все помню.

      – Ты же рядом стоял. Другие отвернулись, а ты бачив.

      Я действительно стоял рядом и не отвернулся. Нас было пятеро тогда на кладбище у памятника одесской купчихе: Тимчук, я, Галка, Володя Свентицкий и Леся, заменившая Веру. Именно нам и поручил Седой привести приговор в исполнение. Фанерная дощечка с надписью «Провокатор гестапо. Казнен по приговору народных мстителей» была уже заготовлена, веревка тоже. Мы только забыли о табурете или ящике, который следовало выбить из-под ног повешенного. Федор стоял на коленях с кляпом во рту под узловатым Отростком клена. По-моему, он уже умер заживо.

      Володька взял веревку и глядел на дерево, не зная, что делать. Галка стояла позеленевшая, как от морской качки. Не двигались и мы с Лесей. Тогда Тимчук сказал: «А ну-ка отвернитесь, хлопчики. Негоже дерево трупом поганить. Я его породил, я же его и кончу…»

      Вот тогда я и запомнил эти поросшие рыжим волосом могучие руки.

      – Пора, Тим, – говорю я, вставая из-за бочки. – Пошли. Отплытие в шесть. Приходи к причалу.

      – Приду. Не серчай, что вспомнилось. Темное тоже не забывается.

      – Темное ушло, Тим. Светлое осталось.

      Мы подымаемся из подвальчика на залитую солнцем улицу, а в ушах звенят серебряные трубы Довженко:

      «Приготовьте самые чистые краски, художники. Мы будем писать отшумевшую юность свою».

      Отплытие

      Черно-белый красавец «Иван Котляревский» стоит у причала морского вокзала.

      Длинные руки лебедок играючи перебрасывают грузы в разверстые пасти трюма. Многоэтажный дворец над ним пока еще пуст – театральный зал перед премьерой, причем иллюзию дополняют контролеры у трапа в белоснежных куртках и фуражках с золотыми «крабами».

      Где-то наверху, на пятом или шестом этаже, и наша каюта на открытой палубе, над которой вытянулись одна за другой серыми дельфиньими тушами шлюпки, покрытые натянутым брезентом. Теплоход был копией «Александра Пушкина», на котором я ходил в круиз из Ленинграда в Гавр прошлой осенью, тот же черный остов и белые палубные надстройки, та же радиомачта и косо срезанный конус трубы с полоской сверху – этаким алым галстуком на белом моряцком мундире.

      Мы только что отобедали в ресторане на вокзальной веранде и сидим у чемоданов на причале на приятном морском сквознячке.