«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»). Ася Пекуровская

страну, что меня вскормила.

      Из забывших меня можно составить город.

      Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,

      надевал на себя что сызнова входит в моду,

      сеял рожь, покрывал черной толью гумна

      и не пил только сухую воду.

      Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,

      жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.

      Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;

      перешел на шепот. Теперь мне сорок.

      Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

      Только с горем я чувствую солидарность.

      Но пока мне рот не забили глиной,

      из него раздаваться будет лишь благодарность.[127]

      Бродский сам перевел это стихотворение на английский язык и, не испытывая особого доверия к переводчикам, сочинил в их честь изящный памфлет, который не забывал повторять при каждом удобном случае: «сначала вы им доверяете, и они вас убивают; затем вы им не доверяете, и они вас убивают; и наконец вы просите их вас убить (мазохистское решение), и они вас убивают». Конечно, памфлет Бродского терял свою остроту при мысли о стиле перевода, который он изобрел для себя в то самое время, когда он был всего лишь переводчиком чужих мыслей.

      «Он переводил очень точно первую строчку и последнюю, соблюдал размер, количество строк, а внутри мог наполнять чем-то своим. Андрей Сергеев утверждает, что вот такое стихотворение Иосифа Бродского “Деревья в моем окне, в деревянном окне…” (1964) произошло от [перевода стихотворения] Фроста “Дерево у окна” (Tree at my Window)».[128]

      Как бы то ни было, но перевод Бродским итогового стихотворения не был одобрен англоязычной аудиторией, несправедливо, как полагал сам Бродский, и незаслуженно, как полагали его многочисленные поклонники.

      Но о чем пожелал Бродский начать разговор в день своего сорокалетия? Нет ли там отголосков другого юбилейного стишка, написанного в заключении 24 мая 1965 года?

      Ночь. Камера. Волчок

      хуярит прямо мне в зрачок.

      Прихлебывает чай дежурный.

      И сам себе кажусь я урной,

      куда судьба сгребает мусор,

      куда плюется каждый мусор.

      Колючей проволоки лира

      маячит позади сортира.

      Болото всасывает склон.

      И часовой на фоне неба

      вполне напоминает Феба.

      Куда забрел ты, Аполлон![129]

      И пожелай биографы Бродского, скажем, Лосев, вспомнить об этом стишке, им пришлось бы как минимум задаться вопросом о том, почему 15 лет спустя Бродский все же пожелал снова «войти, вместо дикого зверя, в клетку», снова вспомнить, как он «впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя»? Но вместо этого Лосев видит в юбилейном стишке 1980 года патетический мотив изгнания, взятый из «Божественной комедии» и, в частности, из строк семнадцатой песни «Рая»,[130] перекличку с Гейне («Так мы спрашиваем жадно / Целый век, пока безмолвно / Не забьют нам рот землею… / Да ответ ли это, полно?»)[131], с Ахматовой («Рот ее сведен и открыт, / Словно рот трагической маски, / Но он черной замазан

127

Вот перевод Бродского:

I have braved, for want of wild beasts, steel cages,carved my term and nickname on bunks and rafters,lived by the sea, flashed aces in the oasis,dined with the devil-knows-whom, in tails, on truffles.From the height of a glacier I beheld half a world, the earthlywidth. Twice have drowned, trice let knives rake my nitty-gritty,Quit the country, that bore and nursed me.Those who forgot me would make a city.I have waded the steppes and saw yelling Huns in saddles,worn the clothes nowadays back in fashion in every quarter,planted rye, tarred the roofs of pigsties and stables,guzzled everything save dry water.I’ve admitted the sentries’ third eye into my wet and fouldreams. Munched the bread of exile; it’s stale and warty.Granted my lungs all sounds except the howl;switched to a whisper. Now I am forty.What should I say about my life?That it’s long and abhors transparence.Broken eggs make me grieve; the omelette,though, make me vomit.Yet until brown clay has been rammed down my larynx,only gratitude will be gushing from it.

128

Интервью Майи Пешковой с Людмилой Сергеевой // Эхо Москвы. 2010 (22 мая). Лосев утверждает, ссылаясь на Якова Гордина, что Бродский называл свое стихотворение «вариацией» на стихотворение Фроста. См.: Лосев, Л. Op. cit. P. 101.

129

Вот текст для английской версии:

Night. Camera. A beeperblows right into my peepers.The duty man sips tee in turnAnd to myself I seem an urn,where my fate rakes all its litterfor every cop and every spitter.The Barbed wire’s outletTakes shape behind the toilet.The swamp envelops sloping globeThe watchman that resembles PhoebusReclines against the skies his poll.Where did you wonder, hey, Apollo!

130Ты будешь знать, как горестен устамЧужой ломоть, как трудно на чужбинеСходить и восходить по ступеням.(Данте, А. Божественная комедия. Рай. Песнь 17, строки 48–51.)

131

Вот мой перевод для английской версии: “So we ask with greed and lust / All our century, alas, / Until someone, holding sway / Does not score our mouth with clay”.