«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»). Ася Пекуровская

Такие социальные кастраты <…> населяют еще и наши дни, и это они упоенно перебирают ахматовские “Четки”, окружая писательницу сектантским поклонением»,[63] – писал автор статьи В. Перцов. И Ахматовой, которая вряд ли могла забыть инвективу Перцова, сильно повезло, что она не дожила до того дня, когда эта инвектива будет повторена ее любимым протеже. А любимый протеже Ахматовой, скорее всего, не читавший статьи Перцова, все же не мог не знать того, что было сказано об Ахматовой в докладе А. А. Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград». «Это – поэзия десяти тысяч верхних слоев старой дворянской России, обреченных, которым ничего уже не осталось, как только вздыхать “по доброму старому времени”».

      И все же современников Бродского, видимо, не оставляла мысль получить признание поэта о влиянии Ахматовой на его поэтическое мастерство. Возможно, памятуя о тех временах, когда Бродский был, по собственному признанию, «абсолютный дикарь, дикарь во всех отношениях – в культурном, духовном», Адам Михник (1995) задает Бродскому уже ставший каверзным вопрос: «Какие уроки Вы получили у Ахматовой?»

      «Она просто могла многому научить. Смирению, например, – поступил ответ. – Я думаю – может быть, это самообман, – но я думаю, что во многом именно ей я обязан лучшими своими человеческими качествами. Если бы не она, потребовалось бы больше времени для их развития, если б они вообще появились».

      Как видим, обретя самостоятельность, Бродский уже не помнит о том, что был приобщен к культуре и введен в творческую элиту тогдашнего Петербурга именно Ахматовой.[64]

      И все же в расхожих оценках читателей Бродский остается восторженным учеником Ахматовой, каким он, вероятно, видел себя через год после их знакомства, когда сочинил стихотворение ко дню ее рождения, 24 июня 1962 года. Вот выдержка из него:

      Но на Марсовое поле дотемна

      Вы придете одинешенька одна,

      В синем платье, как бывало уж не раз,

      Но навечно, без поклонников, без нас…

      Вы поднимете прекрасное лицо —

      Громкий смех, как поминальное словцо,

      Звук неясный на нагревшемся мосту —

      На мгновенье взбудоражит пустоту…

      В теплой комнате, как помнится, без книг,

      Без поклонников, но там Вам не до них,

      Опирая на ладонь свою висок,

      Вы напишете о нас наискосок.[65]

      Но, увы, подлинный энтузиазм 1962 года вскоре сменился признанием, что, прочитав «Поэму горы» в возрасте 20 лет, Бродский не мог вернуть Ахматовой своих прежних чувств. А восхищение Цветаевой началось с того, что она узаконила для Бродского горделивую веру в себя и, пользуясь словарем Бродского, подарила ему «эго чудовищных размеров»:

      «Кто создан из камня, кто создан из глины, / А я серебрюсь и сверкаю! / Мне дело – измена, / мне имя – Марина, / Я – бренная пена морская.

      Кто создан из глины, кто создан из плоти – / Тем гроб и надгробные плиты… / В купели морской крещена – и в полете / Своем

63

Ахматова, А. Pro et contra. Антология. Т. 1. СПб.: Издательство Русского христианского гуманитарного института, 2001. С. 695–696.

64

Бродский познакомился с Ахматовой в августе 1961 года. По рекомендации Ахматовой он отправился в Псков, где встретился с Н. Я. Мандельштам, а в 1963 году у Ахматовой же он познакомился с Лидией Чуковской. Частые поездки к Ахматовой в Комарово закончились тем, что Бродский, по ее же рекомендации, поселился на даче у великого генетика Раисы Львовны Берг. В поселке Комарово, построенном по указанию Сталина для физиков и математиков, к тому времени селились не только академики («отец советской физики» А. Ф. Иоффе или великий математик В. И. Смирнов), но и представители других творческих профессий: композитор Д. Д. Шостакович, германист В. М. Жирмунский, главный режиссер БДТ Г. А. Товстоногов, незабываемая актриса Ф. Г. Раневская и т. д. Едва ли не в полном составе эти выдающиеся личности стали активными защитниками Бродского.

65

Для английской версии я перевела эти строки так:

But in the Mars Field before the fading sunYou will come alone, an unescorted, one,In а blue dress, as it happened times again,But forever short of us, short of your fans.You’ll raise your ravishing visage —Loud laughter as a tribute or presage,Fuzzy hubbub on a heated overpassFor a moment will excite and swiftly pass.I look back on to a warm room, with.no books,No admirers, by hook or may be crook,You’ll rest your fair temple on your palmAnd will write about us a slanted psalm.