Трущобы Петербурга. Константин Туманов

всех отношениях и заслуживала полного уважения, но грубому мужику показалось странным: как же это так? Сколько времени она состоит при нем вроде жены, а кулака его еще не пробовала. Но так как к подобной экзекуции в первый раз было приступить как бы неловко, то он решился для куражу выпить.

      – Дома сама? – спросил он, вваливаясь на кухню, отворившую ему дверь кухарку.

      – Барыня? Оне дома.

      – Ишь ты, барыня, – с иронизировал Илья. – Кажинная шлюха – да барыня… Где она?

      – Знамо, у себя, – сердито ответила кухарка, отлично знающая характер своего хозяина.

      Сдвинув шапку на затылок и, как был, в шубе, Кубарев ввалился в комнату, где Олимпиада сидела за чаем и читала какую-то книгу.

      – Однако хорош, – сказала она, кладя книгу на стол.

      – А позвольте перво-наперво мне сказать, что вы тут делаете? – спросил, напуская на себя свирепость, Илья.

      – Это еще что значит? – спросила, подымаясь с места, Кравцова.

      И при этом она посмотрела на Илью таким взглядом, что тот невольно осекся.

      – И притом, про какую вы там, на кухне, шлюху изволили напоминать?

      Тут вспомнил Ильич, что покойная жена подобных вопросов ему не задавала, а эта… Эта какая-то была особенная.

      – Так что же вы молчите? – топнула ногою Кравцова. – Я отлично знаю, что такие слова относились ко мне… не отговариваться, молчать!.. С этой минуты я не имею с вами ничего общего и завтра утром прошу нанять мне извозчика, я уезжаю.

      И, сказав это, Кравцова ушла в спальню и заперлась на ключ. Такого афронта Ильич совсем не ожидал. Он долго стоял на месте, до тех пор, пока кухарка, подойдя к нему, не начала снимать с него шубу.

      – Чай будете пить? – спросила она.

      Он бросил на пол шубу, снял с головы меховую шапку, тоже бросил и, сев на диван, все еще продолжал смотреть на дверь спальни.

      – Чай будете пить? – снова спросила кухарка.

      – Брысь! – воскликнул Кубарев и, поднявшись с места, подошел к спальне.

      Кухарка так и застыла на месте. Ей страшно было жаль эту добрую барыню, и она сильно боялась, как бы, обозлившись, хозяин ее не изувечил.

      – Отворяй! – грозно произнес Кубарев, сильно стукнув в дверь.

      Дверь быстро отворилась, и на пороге появилась Кравцова. Илья Ильич в ужасе отшатнулся. Перед ним стояла вся бледная, но страшно грозная Олимпиада и наводила на него револьвер.

      – Если ты, подлец, пошевельнешься, то я раздроблю твою глупую башку! – сказала она решительно.

      – Не надо! Не надо! – замахал руками Ильич, отступая назад. – Брось… Я ведь пошутил.

      Дверь спальни вновь захлопнулась и не отворялась уже до следующего утра.

      – Вот что, так баба, – пробормотал он, вновь садясь на диван. – Это не прежняя Анютка, того и гляди, на тот свет отправит… Ах ты, Господи! Леворвером так в морду и тычет.

      Свидетельница всей этой сцены, кухарка, была в восторге.

      – Ну что, идол, нарвался? – бормотала она. – И барыня хорошая, а пальца ей в рот не клади.

      Ильич