Слово закона. О магах и людях. Артём Останский

кукловоде опроверг Титос, покойный наставник, после одного из заседаний: «Клятый подхалим, заискивает, из кожи вон лезет, выказывает лояльность, чтоб лэр Дарвос закрывал глаза на мои отчеты, сколь огромные суммы не доходят из храмов в казну».

      Аэрон съежился под порывом северного ветра, от которого не спасали даже стены, что несла с собой непогода Хладного моря, укутался пышным меховым воротником. Флюиды превосходно могли согреть его, если бы не строжайший запрет на использование магии на таких сборах. Мельком огляделся: самые уважаемые лэры и лэрэсы Ил Ганта окружали его – Приближенные и их утвержденные преемники, также облаченные в траурно-черные плащи. Божественный, одиннадцать Приближенных, восемь, не считая его самого, преемников, – по наблюдениям Аэрона, отсутствовал лишь Талус со своей преемницей.

      Всех присутствующих на традиционной церемонии прощания взяли в кольцо магистры охранного отдела Белого ордена – о чем свидетельствовали нашивки на плечах: белая крепость на сером фоне, – одетые в свои неизменно белые кожаные плащи-камзолы, скрывающие лица белыми масками, подобно бездушным истуканам не подавали ни намека на движение. Мельком озирая их, Аэрон приходил в невольный восторг, по всему телу проносилась волна гордости за столь дивное, не имеющее аналогов в мире достижение магии Ил Ганта. От них точно исходила некая ледяная аура непоколебимости, самоотверженности и бессердечности, – иными словами, рядом с магистрами Белого ордена можно было чувствовать себя в полной безопасности. Если вообще можно себя так чувствовать рядом с теми, кто был создан специально для умерщвления магов.

      – …Творец всего сущего, молим тебя, прими же душу брата нашего к себе, распали искру жизни его в Царствие Небесном, ибо всю жизнь посвятил он воле твоей… – заливался Урион.

      Несмотря на то, что время едва ли перевалило за полдень, серый сумрак накрывал землю. Промозглый ветер бил назойливыми каплями в лицо. Как тяжелые серые тучи – предвестники дождя – заслоняли собой голубое небо, так сердце Аэрона окутала скорбь. То была не театральная печаль его коллег, а искренняя грусть о наставнике, – еще седмицу назад пышущем жизнью старике и правдоборце, праведном и верном Империи до мозга костей Приближенном. Тем не менее сквозь завесу горестных переживаний прорывались лучики радости и надежды – неподдельное ликование. Кончина старика – дорога вверх для Аэрона, уж он это понимал отчетливо, и эта мысль окончательно вытеснила скорбь, наполняла согревающим душу предвкушением становления Приближенным. По телу пробежала согревающая рябь.

      – …Да огради от тварей безумных из Бездны беспросветной ты душу его…

      Стоять и слушать условности традиции вдруг стало невыносимо мучительно для Аэрона – хотелось самому преждевременно поджечь тело. И вновь его разразило нечто укоризненное, печальное, противоречивое, – тоска об утрате вновь овладела