Жулики. Книга 3. Николай Захаров

пролетке, нанятой тут же у постоялого двора и, велев "лихачу" ждать, постучали в помпезные ворота с огромными двуглавыми орлами.

      – Ишь ты. Князь, поди, боярин твой, Тихон. Орлов нацепил на ворота.

      – Да какой князь? Сроду им не был. Ленив больно, да гневлив. Из армии опять же выперли, в поручиках до сорока лет,– пренебрежительно махнул тот рукой.– Захудалый род. Гонору да спеси – тут да– а– а– а! Как у князьев. И наследство получил большое годов десять назад. А так – пусто место. Проживет деньги, да людей распродаст и сам по миру пойдет, как Бог весть.

      – Придурок что ли?– не поверил Мишка.

      – Полный,– кивнул Тихон.– Сам посуди. Десятерых здоровенных мужиков за пузырь "декалону" отдал. Мы ентим "декалоном" потом в галерах ноги поливали, чоб не гнили. Цена ему грош. За грош отдал сто рублев. Не придурок?

      – Придурок,– согласился Мишка и заорал на бородатого сторожа, неспешно бредущего к воротам:

      – Шевели мослами, борода. Не кормят тебя здесь что ли?– тот сделал вид, что засуетился и пошел чуть быстрее, но от будки караульной, до створок десять шагов отшкандыбал все же так неспешно, что даже терпеливый Тихон не выдержал и зашипел на едва ползущего сторожа:

      – Ну, что ты, мать-перемать, прости Господи, как стельная корова поворачиваешься? Батагов давно не получал на конюшне?

      – А вас кто звал? Мне не велено никого пущать ноне,-

      ответил бородач, почесавшись и зевнув так вкусно, что у Мишки даже челюсть свело.

      – Ты что, каналья, совсем нюх потерял, лапоть? Не видишь, кто тут стоит? Открывай ворота, пока я их не выломал и по загривку тебе не навалял,– рявкнул он на сторожа, который даже ухом не повел, а взглянув на него искоса, ухмыльнулся и опять повторил:

      – Не велено никого пущать. Барин нынче не в себе и жуть как сердит. Мальчонка у него дворовый пропал, и барыня шибко сердится, а он – барин, никого чужих, не привечат и пускать не велят, без приглашениюв.

      – Значит, и докладывать не пойдешь?– полюбопытствовал Мишка, рассматривая это чудо 18-го века, в рубахе до колен и лаптях.– Тебя не Герасимом ли звать?

      – Пошто Герасимом?– обиделся вдруг сторож.– Юрием крещен. А докладать не моя забота. Коль сказано не пущать, так и че докладать? Хоч сто рублев дай – не пойду.

      – Щас. Сто рублев,– Мишка сунул под нос бородачу фигу.– Вот это видал? Полушки не получишь,– и вынув из ножен саблю, перерубил широченную полосу засова. Запирающего створки ворот, вместе с массивной цепью, висящей тоже поперек створок, и видимо, не позволяющей их распахивать настежь, при необходимости прохода одного человека.

      – Понавешали железа, козлы. Калитку лучше бы сделали для прохода, как у всех нормальных людей,-

      рявкнул он в выпученные глаза сторожа и пнув ногой створку, так что она чуть не сбила того с ног, пошел по присыпанной песком дорожке к бояриновым хоромам. Остальные ринулись за ним, мимо бородатого стража с открытым беззубым ртом.

      – Эй, погодь ка,– опомнился он и посеменил лаптями