Напряжение. Андрей Островский

Очень ветхий, если память не изменяет, коричневый.

      – Не этот ли?

      Кравцов, усмехнувшись, посмотрел на пиджак, сказал:

      – Я говорил, что у меня хорошая зрительная память на лица, но не на вещи. Прошло уже много времени, я могу спутать.

      – Ну хорошо, – продолжал Шумский, – Гоша отдал чинить пиджак, и что дальше?

      – Пиджак был, как я уже сказал, старый, работы требовал много, Аркадию она была невыгодна, и он, по-видимому, вместо того чтобы отказаться, тянул – не возвращал и не чинил. Так я понял, потому что второй раз Гошу я встретил у Аркадия через месяц, если не больше, а пиджак все висел. Но тогда у нас с Аркадием разговора об этом парне не было. А вот потом, еще через некоторое время, опять попался мне на глаза этот пиджак, и я спросил Аркадия, когда же он все-таки думает им заняться. Аркадий раздраженно сказал: «А ну его, хлам; может быть, я вообще не буду чинить».

      – Когда у вас был этот разговор?

      Кравцов потер переносицу, поморщился:

      – Трудно сказать, в июне или в начале июля…

      – А может быть, раньше, в мае?

      – Нет, только не в мае. В июне я приехал из дома отдыха, а разговор был после того, как я вернулся.

      – И в этот день вы видели Гошу? – спросил Шумский, проверяя Кравцова.

      – Нет же, не видел. Я вам сказал, что меня удивил так долго висящий на одном месте пиджак, а потому я заинтересовался его судьбой.

      Шумский удовлетворенно кивнул.

      – В самом начале вы говорили о сложившемся у вас впечатлении, будто Потапенко был недоволен приходом Гоши. Почему?

      – Меня это тоже удивило, – охотно ответил Кравцов, – потому что Аркадий – человек мягкий, гостеприимный, компанейский. И я задал ему тот же вопрос: «Почему?» А он мне знаете что ответил? «Не лежит у меня к нему душа, ненадежный он какой-то. У меня ведь патента нет, так шью, а он стукнуть может».

      – Почему у Потапенко сложилось такое мнение о Красильникове?

      Кравцов промычал что-то неопределенное, развел руками:

      – У каждого человека могут быть свои причины подозревать в чем-то другого, но я не спросил Аркадия, это его дело.

      За разговором Шумский не заметил, как надвинулись и сгустились сумерки. Он перестал различать черты лица сидящего напротив Кравцова, видел только контуры его головы, сутулого тела. Шумский зажег настольную лампу и, не переставая слушать, заполнил Кравцову повестку с вызовом на следующий день.

      – Все, что вы сообщили мне сегодня, повторите, пожалуйста, завтра, – сказал он, поднимаясь, и увидел изумленные, напуганные глаза Кравцова. – Ничего, ничего, придется повторить, так нужно следствию…

      Утром пришла Назарчук. Изотов расстелил перед ней на столе коричневый в полоску пиджак, взятый у Потапенко, и она подтвердила, что видела этот пиджак на Красильникове. Потом явился Кравцов, сел на этот же стул, на котором сидел накануне, и, все еще не представляя отчетливо, зачем он понадобился, настороженно ожидал чего-то.

      Озабоченный Шумский, не обращая на него внимания,