Напряжение. Андрей Островский

шофер, заставив Шумского очнуться.

      – Налево. Ты что, Витенька, молчишь, спишь, что ли? – Шумский живо обернулся к сидящему сзади Изотову. – Сейчас приедем.

      – Нет, не сплю, пригрелся малость…

      «Победа» свернула на Средний проспект, потом на 19-ю линию и остановилась недалеко от дома, где несколько дней назад побывал Шумский.

      Они поднялись по крутой, плохо освещенной лестнице на третий этаж. Перед обитой клеенкой дверью Шумский остановился, вынул пистолет, снял предохранитель и снова положил в карман. Изотов последовал его примеру.

      На звонок долго не открывали. Пришлось нажать кнопку сызнова. Наконец послышались шаги, и мягкий, вкрадчивый голос спросил:

      – Кто там?

      – Нам нужно видеть Потапенко, – ответил Изотов.

      Стукнула щеколда. В дверях стоял невысокий полный человек с круглым животом, без пиджака. Худосочная прядка из нескольких волос на темени была зачесана, прикрывая огромную лысину.

      – Это я Потапенко.

      – Мы должны произвести у вас обыск, – сказал Шумский.

      – Обыск? Ничего не понимаю. Почему у меня? Это какое-то недоразумение! – торопливо заговорил Потапенко, не впуская пришедших в переднюю.

      Шумский энергично прошел вперед, заставив хозяина отступить. Изотов закрыл за собой дверь.

      – Проводите нас к себе.

      Комната Потапенко была большая и странной, необычной формы – трапеции. В углу, возле печки, стояла ножная швейная машинка, которую освещала медицинская лампа с блестящим членистым корпусом. Лампа была согнута, и свет падал на не вынутую из-под иглы материю. Шумский включил люстру. Рядом с машинкой стоял шкаф, на наружной стенке которого висел расправленный на вешалке коричневый пиджак в темную полоску.

      Подоконник ничем не задрапированного окна был заставлен винными бутылками; на кровати, покрытой грубым шерстяным одеялом, валялись газеты, выкройки, ноты, куски сатина. Обеденный стол не прибран…

      – Ничего не понимаю. – Потапенко ходил мелкими шажками по комнате, задевая стулья. – Ничего не понимаю…

      – Присядьте, – сказал Шумский. – Я думаю, вы сами все прекрасно знаете. Между прочим, чей это пиджак?

      Он снял пиджак с вешалки, осмотрел карманы, подкладку, пуговицы и повесил обратно на шкаф.

      – Мой… Старый он, все хочу переделать, да времени не хватает.

      – На что у вас время уходит? Где вы работаете? – Шумский открыл дверцы. В шкафу висели серые, черные, коричневые костюмы. Некоторые были отутюжены, другие еще недошиты: рукава и полы не подрублены, на месте лацканов – мешковина, приметанная крупными стежками.

      – Сейчас временно не работаю.

      – Шьете? – кивнул Шумский на шкаф.

      Потапенко вдруг ожесточился, сжал кулаки; толстые губы перекосились, но в глазах, вдавленных в мясистое, дряблое уже лицо, застыла мучительная неизвестность: что эти люди знают о нем?

      – Из-за патента все это, да? Стукнули, подонки… Ненавидят меня соседи, житья не дают…

      – За