Напряжение. Андрей Островский

Шумский. – Значит, Гоша, фамилия вам неизвестна. Где вы его видели?

      – У Аркадия…

      – Ну что ты мелешь? С перепоя, наверно, не проспался?! – вскричал Потапенко. Он резко выпрямился и ненавидяще смотрел на Кравцова. – Когда ты мог у меня его видеть? Мало ли шляется по улице всякой шантрапы, так что, все, по-твоему, приходят ко мне? – качнулся в сторону Шумского. – Не слушайте вы этого пропойцу. Подонок он, бродяга, сволочь, дерьмо… Шкура продажная…

      – Аркадий, – укоризненно проговорил Кравцов, уязвленный грубостью Потапенко, – это же Гоша! Помнишь, в тот вечер ты спалил чьи-то брюки? Я вошел, а ты с ним о чем-то разговаривал и забыл про утюг; спохватился, когда уже запахло паленым. Неужели не помнишь? Ты сразу выпроводил гостя, а я спросил, кто этот молодой человек. А ты сказал, что он принес тебе лицевать пиджак, ты его принял, а теперь не знаешь, как от него избавиться, больно уж он старый…

      – Какой Гоша?! Какой пиджак?! – в бешенстве кричал Потапенко; он весь трясся, ему не хватало воздуха.

      – Вот этот… И вообще не надо истерик, Потапенко, спокойно, – сказал Шумский.

      – Я его в первый раз вижу…

      – Вот так так, – усмехнулся Шумский. – Это уж вы перебираете. Как говорят, двадцать два… Нельзя же так бесстыдно врать. При обыске вы заявили, что это ваш пиджак, теперь вы утверждаете, что вообще его не видели. Как же так? А между прочим, еще один человек подтвердил, что это был пиджак Красильникова. Вот, почитайте показания.

      Потапенко с жадностью прочел протокол допроса Назарчук и снова принял прежнюю позу: голова безвольно опустилась, кисти рук повисли над полом. Стало тихо.

      – Так что же? Я жду вашего ответа, – сказал Шумский, подождав некоторое время, и опять поднял фотографию: – Знали вы этого человека?

      – Может быть, и знал, – глухо проговорил наконец Потапенко, не двигаясь.

      «Ну вот, голубчик, всему приходит конец», – с удовлетворением подумал Шумский. Он был возбужден, и возбуждение это скрадывало страшную усталость, которую он ощущал на протяжении последней недели.

      – Что значит «может быть»? Да или нет? Знали или не знали?

      – Знал…

      – Его имя? Фамилия?

      – Гоша… Георгий Красильников. Отчества не знаю.

      – Вот это мне и важно было выяснить, – сказал Шумский и кивнул Кравцову: – Вы свободны.

      Бочком Кравцов прошел мимо Потапенко, не спуская с него глаз, и аккуратно прикрыл за собой дверь.

      – Эта записка адресована Красильникову? – продолжал Шумский.

      Потапенко снова вскочил, прижал кулаки к груди.

      – Не писал я ему записки, поверьте, не писал, не писал, не писал! – И заплакал. – Я вам все говорю как есть, вы же сами видите…

      – Вижу, – криво улыбнулся Шумский. Он был невозмутим. – Кому же вы писали ее?

      – Я сказал… У меня есть еще один Гоша, приятель мой, – плачущим, просительным тоном говорил Потапенко, – Гоша Кашеров, ему я и писал, ему…

      Шумский не выдержал, гневно хлопнул ладонью по столу:

      – Прекратите валять дурака, Потапенко! Уж