Чистые и ровные мелодии. Традиционная китайская поэзия. Сборник

собрались там, среди гор Гуйцзи, на склоне северном, где павильон мой орхидей, чтоб совершить обряд изгнанья темных сил.

      Все самые достойные пришли, собрались все – и стар, и млад. В этой местности были высокие горы, крутые холмы, густейшие рощи и длинный бамбук. И еще были чистые струи и быстрый поток, бегущие поясом друг перед другом и слева и справа.

      И я устроил так, чтоб это все служило нашим чаркам, плывущим по извивам вод, и чтоб сидели рядом мы по этому потоку, и хоть у нас нет роскоши – свирелей из бамбука, и струн, и флейт, но чарка – раз и два – стихи, и этого достаточно для нас, чтобы выход дать просторный в область слова всем чувствам, где-то скрытым в глубине. А в этот день, сегодня, небо ясно и воздух чист, а благодетель-ветерок и ласкает и бодрит. Гляжу ли я вверх, созерцая громаду Вселенной, смотрю ли я вниз, наблюдая богатую жизнь, куда бы ни забрел мой взор и ни помчалась мысль – все это может радость слуха и взора до самых высей вознести, и, право, есть чем насладиться нам!

      А вот как смотрят в небо и на землю люди, живя друг с другом весь свой век. Одни берут все из собственной души и мысли, проникновенно говоря об этом в одной лишь комнате своей. Иные же, отдав себя мечте и вдохновенью, волной свободною текут за все пределы форм и тел. Но хоть на тысячи ладов они стремятся к одному и отрицают другое и хоть спокойствие одних и суета других не совпадают, все они, обрадовавшись встрече с тем, что надо им, и обретя на время все в себе, так веселы и так собой довольны, и не подумают о том, что старость ведь идет.

      Но вот они дошли до цели и… устали. Их настроение теперь уже другое, в такт ходу дел, с ним связаны тоска и недовольство. И то, что ранее так радовало их, лишь стоит на момент им посмотреть на жизнь вокруг себя, тотчас становится одним воспоминанием былых времен. Об этом нам и то нельзя не погрустить в приливе горьких чувств. Тем более, когда мы знаем, что и длинный наш век и короткий, следуя метаморфозе, кончат уничтоженьем, к которому стремятся они. Ведь древний автор говорит: «О смерть и жизнь – величественны обе». А разве нам не больно это знать?

      И вот я всякий раз как созерцаю то, что возбуждало в людях старины приливы горестной тоски, – прямо чувствую, как будто с ним слит в одно. И не бывало так, чтоб их садясь читать, я не стонал в тоске, но все не мог сознать в своей душе, в чем дело здесь. Определенно знаю: говорить, что жизнь и смерть – одно, является пустою болтовней; уравнивать в одном нам предка Пэна и преждевременно умершее дитя – лишь вымысел пустой. Ведь те, кто будут наблюдать нас после нас, рассудят, как и мы, смотрящие теперь на старину. Взгрустнется, да!

      И вот я здесь расположу сегодняшних сподвижников моих, перепишу все то, что сочинили они на наши темы здесь. Хоть поколенья наши будут различаться и обстановка жизни будет не одна, но то, что вновь поднимет чувство в них, по существу – одно. И те, позднейшие, что будут просматривать все эти сочиненья, пожалуй, и они прочувствуют над ними все это вновь.

      Тао Юань-мин

      Домой, к себе

      Напевные