И обретёшь не там, где ищешь. Роман. Елена Чумакова

сюртуки и потёртые на коленях штаны.

      Наконец пролётка тронулась, все в последний раз оглянулись на покидаемое родовое гнездо, на Агашу, утирающую слёзы уголком белого платка, переминающегося на крыльце Тимофея, на узорчатый чугунный козырёк над парадным, на окна в белых наличниках. Лошадь, звонко цокая подковами по брусчатке, свернула в проулок. Вся их прошлая жизнь осталась за этим углом. Что-то ждало их впереди?

      Соня сидела на жёсткой тряской полке, поджав под себя ноги и закутавшись в платок. По полу вагона немилосердно дуло. Она бездумно смотрела в окно на однообразную степь, провожая взглядом гонимые ветром кустики перекати-поля. Вот так и их, лишившихся корней, несёт по жизни неизвестно куда. Где-то им удастся вновь зацепиться и пустить новые корни? И удастся ли…

      В конце вагона плакал маленький ребёнок. За переборкой мужчины играли в карты, смачно матерясь.

      Соня заметила, что на краю оврага показались несколько всадников. Их силуэты четко вырисовывались на фоне ясного неба. Небольшой отряд развернул коней и понёсся по полю параллельно поезду, постепенно приближаясь.

      – Гляньте-ко, гляньте! Никак бандиты? – раздались голоса в вагоне.

      – Белые? Красные? Зелёные?

      – А шут их разберёт…

      – Догонят?… Не догонят?…

      Паровоз, издав тревожный гудок, заметно прибавил ход. За окном полетели клочья чёрного дыма. Всадники неслись теперь совсем близко к поезду. Раздались выстрелы, пули защёлкали по обшивке вагона. Николай, спрыгнув с верхней полки, оттолкнул сестру от окна.

      – Всем лежать и не высовываться, – скомандовал он растерявшимся родственникам.

      Поезд, дёрнувшись, резко затормозил, с верхних полок посыпались узлы и баулы. Несколько минут спустя двери вагона распахнулись, по проходу затопали сапоги. Осинцевы, испуганно переглядываясь, прислушивались к крикам и плачу в соседних купе.

      Перед ними возник рослый детина в ситцевой косоворотке морковного цвета и грязно-жёлтой изрядно свалявшейся папахе.

      – Экспроприация! – весело сказал он. – Сами сдадите, али изымать придётся? Кто такие будете? Куды едете?

      – Мещане мы из Пскова. От голода бежим к родне в Ростов. У вас, говорят, сытнее, – торопливо ответил Николай, – а ценностей никаких не имеем, давно всё на продукты выменяли.

      – Мещане говорите? А ну руки покажь! – прикрикнул детина.

      – Ах вы, падлы! Ишь, ручки-то холёные, барские… Пролетарьят обмануть вздумали?! Куды колечки-браслетики попрятали?

      Глаза его стали странно-светлыми и какими-то сумасшедшими. Он подцепил дулом нагана верхнюю пуговку Сониной блузки:

      – Раздевайся, нито сам раздену.

      – Браток, не трожь бабу, на сносях она! – осторожно вступился Николай.

      – А ты кто такой будешь? – дуло нагана развернулось в его сторону.

      – Ейный законный муж, псковский мещанин Осинцев.

      – А я отец её. Мил человек, не трожь дочку, христом