Экспансия-2. Юлиан Семенов

все это, – сказал он. – Я освобожусь минут через двадцать. Даже раньше. И они уйдут.

      Криста прижалась к нему еще теснее и покачала головой. По спине ее еще раз пробежала дрожь.

      – Ну-ка, выйдите отсюда, Гаузнер, – сказал Роумэн.

      – Я погожу отсюда выходить. Мне приятно наблюдать. Вы действительно очень подходите друг другу.

      Роумэн почувствовал, как тело женщины стало обмякать. Он прижал ее к себе, шепнув что-то ласковое, несуразное.

      – Выйдите, повторяю я, – еще тише сказал Роумэн. – Неужели вы не понимаете, что вдвоем умирать не страшно?

      – Страшно, – ответил Гаузнер. – Еще страшнее, чем в одиночку.

      – Ну-ка, идите ко мне, Гаузнер, – тихо сказал высокий из коридора. – Вы нужны мне здесь.

      Тот деревянно поднялся; лицо его враз приняло иное выражение: вместо затаенного ликования на нем теперь была написана сосредоточенная деловитость. Роумэн оглянулся – даже спина Гаузнера сейчас сделалась иной, в ней не было униженности, подчеркнутой спортивным хлястиком («Что я привязался к этому хлястику, бред какой-то!»), наоборот, она была развернутой, офицерской, только лопатки очень худые – карточная система, маргарина дают крохи, да и те, верно, он себе не берет, хранит для дочери.

      – Закройте дверь, Гаузнер, – так же тихо сказал Пепе. – Оставьте мистера Роумэна с его любимой наедине.

      Роумэн взял лицо Кристы в свои руки, хотел поднять его, но она покачала головой; ладони его стали мокрыми. «Как можно так беззвучно плакать, – подумал он, – так только дети плачут; сухие волосы рассыпались по ее плечам, какие же они густые и тяжелые. Бедненькая, сколько ей пришлось перенести в жизни!»

      – Все хорошо, человечек, – повторил Роумэн. – Ну-ка, посмотри на меня.

      – Нет. Дай мне побыть так.

      – Ты не хочешь, чтобы я видел, как ты плачешь?

      – Я не плачу.

      – Маленькая, нас рядом на кухне пишут на пленку, так что, пожалуйста, погляди на меня и ответь: с тобой все в порядке?

      Она подняла на него глаза, и в них было столько страдания и надежды, что у Роумэна снова перехватило горло.

      – Ты все знаешь про меня? – спросила она.

      – Да.

      – Ты знаешь, что я работала на них?

      – Да.

      – И ты знаешь, как я работала на них?

      – Знаю.

      – И ты не хочешь прогнать меня?

      – Я хочу, чтобы ты всегда была со мной.

      – Ты будешь жалеть об этом.

      – Я не буду жалеть об этом.

      – Будешь.

      Он поцеловал ее в лоб, в кончик носа, легко коснулся пересохшими губами мокрых щек, прикоснулся к ее губам, таким же пересохшим и потрескавшимся, легонько отстранил ее от себя, но она прижалась к нему еще теснее:

      – Можно еще минуточку?

      – Можно.

      – Ты как аккумуляторчик – я заряжаюсь подле тебя.

      – А я – от тебя.

      – Я никогда и никого не любила.

      – Ты любишь меня.

      – Нет, – сказала она чуть громче, и он удивился тому, как громко она это сказала. – Просто мне с тобой надежно. Не сердись,