Сон разума. Георгий Константинович Левченко

наивность, а вполне осознанно, тем, что прекрасно понимал, ничего смертельного, никаких непреодолимых проблем в молодости возникнуть не может, и все внутренние неурядицы – не более, чем минутная блажь. Мне и сейчас есть куда пойти, но желания нет, не хочется кому-то навязываться, и не только знакомым, даже близким, чтобы потом гадать, действительно ли они тебе рады или терпят из вежливости. Возможно, стоит взять малую передышку и спокойно побыть одному; хотя вот странная закономерность: когда не надо – все они здесь, а когда надо – ни единой живой души вокруг. Противоречие.

      Состояние весьма двойственное: я в одно и то же время боюсь и мирюсь с одиночеством, и боюсь, вероятно, только постольку, поскольку не умею к нему привычки, потому и случаются минуты, когда монотонный гул повседневности вдруг прекращается, и я начинаю смеяться, горько смеяться, над самим собой, над мелочностью своих притязаний, их мертвенностью. Затем смотрю на пустую квартиру после переполненных шумных улиц, начинаю долго и мучительно размышлять о том, что делать дальше, как быть, в уме мелькают смутные образы старости и смерти, ранящие чуждостью и в то же время неотвратимостью наличного бытия, причастностью каждому конкретному мгновению всей моей жизни. И неожиданно в них обнаруживается нечто живое, не хорошее или плохое, а именно живое, они не только мои, но и чьи-то ещё, имеют собственное значение, а не являются мелочным топтанием на месте слабой душонки. В то же время бесполезно искать в них опоры, они лишь враждебны и холодны, лишь то, чего надо бежать, пред ними чувствуется обидное бессилие, которое приводит к важному результату – желанию отбросить затхлость прежней жизни и жить по-новому.

      В эти мгновения своеобразного прозрения я остро ощущаю, что моё мировоззрение переменилось, стало с ног на голову даже в тех аспектах, в которых любой здравомыслящий человек должен давно увериться. Я как ребёнок, только-только решившийся мыслить и с интересом взирающий на окружающий и, казалось бы, столь привычный мир вокруг него. Почему я до сих пор не испытывал ничего подобного? Мне кажется, жизнь моя вполне многообразна, чтобы можно было выудить из опыта достаточно верных суждений о ней. Хотя, что я говорю? какое многообразие? Из дома на работу, с работы обратно, летом на море, зимой в горы, и ездить начал не так уж давно, а потом: люди одни и те же, я никогда не общался с теми, кто ведёт иной образ жизни. Так неужели же все мои суждения о жизни столь незначительны, что сейчас ничем не могут мне помочь справиться с самим собой? Любая неурядица вводит в ступор, из которого, впрочем, и выходить не хочется, так я теперь беспомощен. И что это значит? я впервые столкнулся с жизнью? Но ведь это чушь, полнейшая чушь. Можно предположить, что это та же жизнь, только другая. А что же изменилось? Я сейчас одинок, в чём честно себе признаюсь, но это поправимо, для чего, однако, не хочется предпринимать никаких усилий. Здесь что-то другое, нечто гораздо большее, чем просто страх остаться одному. Будущее стало туманным, точнее, пришло осознание