Папа Жора. Петр Немировский

себя, обычно шепчутся – секретничают. Потом скрипят пружины кровати и сквозь скрипы доносятся странные мамины вздохи. Душит ее папа, что ли? Все, похоже, закончилось. Нет же, снова шепчутся. Кажется, спорят. Снова скрип пружин. Они там что – прыгают? А мне – вот наказание! – даже шевельнуться нельзя: стра-ашно. Неужели они занимаются тем же, чем и фигурки, нарисованные на дверях туалета? Этого еще не хватало! Папа – уважаемый человек, главный инженер на заводе, мама – гроза всех желтушных детей в больнице, предали мои чувства, уподобившись туалетным уродам. И куда смотрит бабушка?!

      …Плакала Аллочка. Лежала и тихо всхлипывала. Зря, конечно, я с ней подрался. Хоть она и первая меня по ноге ударила. Я сполз с софы, подошел на цыпочках к картонному ящику, достал оттуда спичечный коробок с деньгами.

      – На, возьми.

      Аллочка вытерла слезы, взяла монеты.

      – Нет, лучше пусть они хранятся у тебя, – и вернула мне деньги.

      Вдруг наклонилась ко мне, обняла и поцеловала. В губы. Я  слегка испугался, сам не знаю, чего.

      – Я тебя бить больше никогда не буду.

      – И дразниться не будешь?

      – Нет, клянусь.

      – Полезли завтра в сад, – предложила она.

      – Давай еще раз поцелуемся, – и я потянулся к ней своими сомкнутыми губами.

      Заскрипел бабушкин диван. Мы замерли – вдруг проснется! Тишина, лишь едва слышное посапывание.

      – Давай спать вместе.

      – Давай.

      Я перебросил ее подушку на свою сторону, и мы нырнули под одеяло. Между нами оказался «классический третий» – друг-мишка, сто раз привитый от всех болезней. Он хотел оставаться с нами, но я взял его за ухо и бросил в угол.

      – Когда вырастешь, ты кем будешь? – спросила Аллочка.

      – Не знаю. Наверное, танкистом. Или врачом. А ты?

      – Артисткой. Как Любовь Орлова. Видел фильм «Цирк»? Вот и я такой хочу стать.

      – Ты завтра будешь у нас целый день?

      – Не знаю… – вдруг умолкла. – Давай спать.

      Я хотел было предложить поцеловаться еще раз. Но она повернулась лицом к стене, поджала ноги к животу. Мне спать не хотелось. Большим пальцем ноги я пару раз легонько ударил по ее пятке. Аллочка оттолкнула – перестань, мол. В другое время, конечно, я показал бы ей, как брыкаться, но еще не были забыты слова клятвы.

                                                     8      

      Под окном нашей комнаты был сад. Собственно, этот небольшой пустырек, огороженный со всех сторон тыльными стенами домов, садом-то и не назовешь – земля повсюду изрыта, в воздухе над одуванчиками парят рои мошек, у одной из стен среди лопухов отвоевал себе место под солнцем куст малины. В центре этого захолустного Эдема растут шелковица и невысокая яблоня.

      У каждого дерева и куста – своя история болезни. Скажем, яблоня – это прямая дорога к дизентерии. Впрочем, зря мама так переживает – неспелой антоновки много не съешь: надкусишь яблоко и тут же выплюнешь – кислятина. Шелковица – «травмпункт»: зеленка на моих разодранных коленках, отлетевшие и потерянные в траве пуговицы,