Воспоминания и письма. князь Адам Чарторижский

стала быстро распускаться. Все было покрыто зеленью и цветами.

      В назначенное время я отправился в Таврический дворец. Мне очень жаль, что я не записал точно день, поскольку он имел решительное влияние на большую часть моей жизни и на судьбы моего отечества. С этого дня и после этого разговора, который я хочу передать подробно, началась, осмелюсь я сказать, наша дружба, породившая ряд событий, счастливых и несчастных, влияние которых тянется еще и сейчас и будет давать знать о себе в продолжение еще многих лет.

      Как только я явился, великий князь взял меня под руку и предложил пройти в сад, желая, как он выразился, услышать мое мнение об искусстве англичанина-садовника. Тот сумел убрать сад с большим разнообразием и притом так, что ниоткуда нельзя было видеть конца его, несмотря на небольшую величину.

      Мы обошли сад во всех направлениях за три часа очень оживленного, беспрерывного разговора. Великий князь сказал мне, что поведение мое и моего брата, наша покорность в столь тяжелом положении, спокойствие, с которым мы все приняли, не уклонившись от неприятных нам милостей, – все это возбудило его уважение и доверие к нам; и нынче он сочувствует нам, угадывает наши чувства и одобряет их, а потому испытывает потребность разъяснить свой образ мыслей. Ему невыносимо думать, что мы считаем его не тем, чем он является на самом деле. Он сказал мне тогда, что совершенно не разделяет воззрений правительства и двора, далеко не оправдывает политики и поведения своей бабки и порицает ее принципы. Симпатии же его всегда были на стороне Польши и ее славной борьбы, он оплакивает ее падение, и в его глазах Костюшко был великим человеком по своим доблестным качествам и по тому делу, которое защищал и которое было делом человечности и справедливости.

      Великий князь также признался мне, что ненавидит деспотизм, в какой бы форме он ни проявлялся, что любит свободу, которая равно должна принадлежать всем людям, что чрезвычайно интересовался Французской революцией и, не одобряя этих ужасных заблуждений, все же желает успеха Республике и радуется ему. Он с большим уважением говорил о своем воспитателе Лагарпе как о человеке высокодобродетельном, истинно мудром, со строгими принципами и решительным характером. Именно Лагарпу он был обязан всем тем, что было в нем хорошего, всем, что он знал, и в особенности – теми принципами правды и справедливости, которые он счастлив носить в своем сердце.

      Обходя сад вдоль и поперек, мы несколько раз встретили великую княгиню, которая тоже там прогуливалась. Великий князь сказал мне, что жена всегда была поверенной его мыслей, что она одна знает и разделяет его чувства и, кроме нее, я был первым и единственным лицом, после отъезда его воспитателя, с кем он осмелился говорить о подобных вещах. Чувства эти он не может доверить никому, так как в России никто еще не способен разделить или даже понять их; и нынче я должен чувствовать, как ему будет приятно иметь кого-то, с кем он может говорить откровенно, с полным доверием.

      Разговор этот, как легко можно себе представить, был полон излияниями дружбы