Хирург. Юлий Крелин

его поранили и тем самым разгрузили.

      Самый старый. Поранили и не остановились?

      Мишкин. Выпустили немного крови из правого желудочка, зажали рану и делали дальше.

      Седой с шевелюрой. А дальше как же?

      Мишкин. А после зашили.

      Толстый с гладкой прической. У меня бы руки опустились.

      Мишкин. Они у меня мысленно много раз опускались. А раньше и не мысленно.

      Седой и лысый. Это уж точно уму непостижимо. Так вам всем и надо.

      Самый старый. Просто не верю.

      Мишкин. Ничем не могу помочь.

      Самый старый. Нет, Евгений Львович, я вам верю. Факт – это факт. И все-таки трудно поверить в этот факт. Невероятно!

      Мишкин. Да вы посмотрите историю болезни.

      Самый старый. Обязательно! Обязательно. Изучать буду. Я вас поздравляю, коллега Мишкин. Я просто не знаю такого случая даже.

      Председатель. Но почему же тогда жалоба?! Почему печальный исход, как пишут они?

      Седой с шевелюрой. Как же! Что им успех! Что им наши радости, наши заботы и печали. У них свои. У них человек на инвалидность ушел. Для дела их – исход печальный. А для нас, простите, – это событие радостное. Дорогой Евгений Львович, мы вас искренне поздравляем, коллега. А жалоба…

      Мишкин. Я дочитал ее до конца…

      (Все гудят, не дают ему сказать.)

      Председатель. Товарищи, нам же говорит что-то Евгений Львович. Дайте сказать. (Все тотчас замолкают. Слушают.) Прошу вас, доктор.

      Мишкин. Я говорю, что прочел эту жалобу до конца, там вовсе…

      Член комиссии с трубкой. Да плюньте на жалобу. Мы ответим…

      Мишкин. Я говорю, что нет тут жалобы в конце.

      Председатель. Как нет? А что там? Нам же из газеты переслали для разбора.

      Седой и лысый. Переслали, наверное, не дочитав до конца.

      Толстый с гладкой прической. Да и мы до конца ведь не дочитали. А что у вас с рукой, Евгений Львович? На операции?

      Мишкин. На субботнике. На погрузке картошки.

      Седой и лысый. Фантастика!

      Председатель. Ну ладно, ладно уж. Я ж говорю, нужен чиновник для доклада. Так что же они хотят? Давайте мне, Евгений Львович, я дочитаю. «…В конце концов, мы не имеем претензий. Мы не жалуемся». Так прямо и пишут, товарищи! «Мы не понимаем». Они, во первых, не понимают, что все написанное в инстанции пересылается и все равно разбирается как жалоба, и для того мы здесь сидим. Мы должны думать, казнить или не казнить, а не казнить или награждать. Ну ладно, дальше. – «И если это велико, как говорили нам в больнице, то о великом напишите в газете. Если ординарно, но правильно – расскажите нам, чтоб было понятно. Если плохо – предупредите». Все, и дальше подписи. Ах, как некстати заболел инспектор. Собственно, все, товарищи, на сегодня. Для руководства нужен грамотный чиновник, а не специалист. До свидания. А вы чем-то недовольны, Евгений Львович?

      Мишкин. Да нет. Теперь ведь всегда при эмболии придется идти на риск. Всегда придется оперировать.

      Седой и лысый. Непонятно. Ну и что?

      Мишкин. Кончилась свобода выбора. Каждый полученный успех лишает нас свободы выбора. Теперь не сомневаться буду я, а оперировать. Не думать, а действовать.

      Самый старый. Что ж в этом